— Офицерье?
— Жорж Деляси. На Фолюше.
Тэкля упала на колени, низко, до самого пола, поклонилась Альяшу, коснувшись лбом его ступней.
— Из-бей ме-ня, свя-той ста-рец, как пар-ши-ву-ю со-ба-ку! — протянула она с болью, покачивая в такт головой. — Из-бей, ты же это у-ме-ешь, ты муж-чина!.. Вы-по-ри, как ты по-решь дру-гих, мне ста-нет лег-че!..
В Альяше проснулся забитый, униженный денщик.
— И раздеваться заставляли?! — заорал он.
— Заставляли, святой отец.
— И на столе плясать?
— Было…
Альяш шагнул к двери, где на колышке висела сбруя, и вернулся с вожжами.
— Клали деньги на скатерть, и я должна была ходить по ним. Но я ничего не брала. Все забирал Жорж. У меня и понятия о деньгах не было еще…
Взглянув исподлобья на Альяша и поняв его намерение, Тэкля закрыла глаза и задержала дыхание.
— Все же грешила с ними?! — в злобной решимости переспросил Альяш.
— Было-о! — с надрывом простонала Тэкля и закрыла лицо руками. — Ну, бей, бей, что же ты медлишь? Только не жалей!
Крик ее как бы подхлестнул Альяша, он сложил вожжи вдвое. Тугие веревки свистнули и опустились на мягкие плечи.
— Гах!..
— Да сильней, я не чую!.. — нетерпеливо, со страстным желанием растравить свое горе физической болью и захлебнуться в ней крикнула Тэкля и даже отняла от лица руки. — Мальчик у меня был! Родился в великой пост…
Опять свистнули веревки.
— Так, так!.. Хорошо-о!.. Ох, обожгло!.. Так мне и надо!.. Крепенький был ребенок, только уже нет его у меня-а!..
— Гах!..
Альяш, распаляясь, порол Тэклю, а женщина все таким же страдальчески-отчаянным голосом исповедовалась:
— Я не могла еще ходить… Жорж его взял да и в Лососянке утопи-ил!.. О-ох, заболело, заболело, хорошо-о запекло!.. Вот так, так меня, стерву!.. Как котенка, утопил, а мне приказал молчать!.. О, спасибо, уважил — ах, обожгло!..
Пророк веревку опустил.
— Полицейский спрашивает: «Твой?» Я не призналась… От своего сы-ына отказалась!.. Ну, бей же ты, лупи меня!..
Альяшу часто приходилось таким образом карать блудниц, но что стало с ним сегодня, он не мог понять. То ли горе женщины было так велико, что веревки не брали, то ли рука ослабла, но только продолжать порку Альяш не мог. Он опустил вожжи.
— Чего же ты остановился? Бей! — стонала, канючила, требовала Тэкля, стуча кулаками в глиняный пол.
Альяш молчал.
— Не хочешь и ты-ы?! Руки марать не желаешь?! Тогда спаси меня, грешную, хоть молитвой, пусть бог простит мою вину!.. Ты святой, ты можешь! Ты слово такое знаешь!.. О-о-о недорезанная овца, ива я подрубленная, вишня с посеченными корнями, как же мне жить теперь?!
Она зарыдала и повалилась на пол перед старцем.
— С распутниками… Дитя родное, сука, загубила! Таких не бить — веревку на шею накинуть, к конскому хвосту привязать и по деревне таскать! — кипел Альяш, чувствуя, что в нем уже нет злобы, что выкрикивает бранные слова только так, для порядка, и что такого скандала он давно ждал после смерти жены.
Старик нерешительно потоптался, отбросил вожжи, не слишком сильно пнул ногой лежавшую на полу и, остывая, объявил:
— Целую ночь будешь вот тут молиться, сатана, дьявольское отродье! А потом станешь жить по первой заповеди господней: «В поте лица своего ешь хлеб твой!» И чтобы ни к чему в моем доме не прикасалась, паскудница, потому что нечистая!.. А то и постель уже постлала, в жены набивается, повенчалась со мной, смотри ты!..
Он снова пошел к иконостасу. На ходу проворчал:
— Не надейся, выдержу сатанинское наваждение, не таких видел!
Уже осознав, что она одержала победу, Тэкля все-таки взмолилась с пола:
— Не прогоняй меня, святой человек, не гони из своего дома! Куда мне податься? Не становись порогом к моему спасению!
— На кухне, у помойного ведра, спать будешь!
— Господи, да хоть в будке собачьей! Тенью твоей стану, если прикажешь! Может, еще вымолю у господа прощение!..
Химка с подругой вернулись из церкви поздно. Они слушали, остановившись перед окнами, все, что происходило в хате.
— Ух, как разошелся наш хозяин! — прошептала мелешковка, гордясь своей близостью к пророку. В ее чувстве привязанности к нему не было никакого расчета, как у всякого слабовольного и несамостоятельного человека, было только желание подчиняться — так проститутки привязываются к своим сутенерам, которые издеваются над ними и не считают их за людей.
— Это хорошо, пусть покричит на нее, пусть! — рассудила наша тетка Химка. — Он вот точно так и меня поносил, когда я рассказала ему про свой грех. Так уж меня крыл — не расскажешь и словами! Зато потом легко-легко стало, ох, легко!..