Но тучи все не кончались. Я поднялся еще на тысячу футов, а тучи продолжали окружать меня. Откуда-то снизу донеслись раскаты грома. Туман, впрочем, начал рассеиваться и я продолжил подъем.
Тут я решил взобраться по трубе, конец которой едва мог различить, она показалась мне намного короче, чем зазубренный полумесяц слева. Это было ошибкой.
Влажность в трубе оказалась гораздо выше, чем я предполагал. И стены были скользкими. Но я упрям, поэтому сражался со скользящими башмаками и мокрыми стенками трубы до тех пор, пока по моим расчетам, мне не осталась где-то с треть пути. Я уже изрядно выдохся.
Тут только я понял, что сделал. То что я считал концом трубы, вовсе таковым не являлось. Я прополз еще футов пятнадцать и понял, что лучше бы я этого не делал. Туман начал клубиться вокруг меня и я моментально промок до нитки. Я боялся спускаться вниз и боялся подниматься вверх, но не мог же я торчать на одном месте вечно.
Если вы когда-нибудь услышите человека, утверждающего, что он полз, как улитка, не ругайте его за банальное сравнение. Отнеситесь к нему с состраданием и симпатией.
Я полз, как улитка, вслепую, по бесконечной скользкой трубе. Если бы мои волосы, когда я только влезал в эту проклятущую дыру, уже не были седыми… Наконец я выбрался из тумана. Наконец я увидел кусок яркого и недружелюбного неба, на которое я решил пока не обижаться. Я стремился к нему и, наконец, попал куда хотел.
Как только я вылез из трубы, я заметил небольшой уступ футах в десяти надо мной. Я взобрался на него и растянулся во всю длину. Мои мышцы подрагивали от напряжения, и я заставил себя их расслабить. Я выпил воды, съел пару шоколадных плиток и еще глотнул.
Минут через десять я встал. Земли уже не было видно. Только мягкая, хлопково-белая верхушка доброй старой бури. Я посмотрел наверх.
Поразительно. Вершины по-прежнему не было видно. И если не считать пары трудных участков — таких, как последний, да и то возникших от моей чрезмерной самонадеянности — подниматься было так же легко, как по обычной лестнице. Теперь, однако, подъем становился посложнее. За этим то я и поднимался сюда: для проверки более трудных участков.
Я приготовил ледоруб и продолжил восхождение.
Весь следующий день я медленно продвигался вперед, не рискуя понапрасну, периодически отдыхая, составляя карты, делая многочисленные фотографии. Дважды крутизна подъема уменьшалась, и я быстро проделал семь тысяч футов. Теперь я уже находился выше Эвереста и продолжал восхождение. Однако, здесь появились места, где мне приходилось ползти и места где понадобилась веревка, были даже случаи, когда мне пришлось воспользоваться пневматическим пистолетом, чтобы было куда поставить ногу. (Если же у вас возник вопрос, почему я не вспомнил про пистолет в трубе — причин тут несколько: у меня могли лопнуть барабанные перепонки, я мог сломать ребро, ногу или просто свернуть себе шею).
Почти перед закатом я оказался у длинного пологого подъема, уходящего далеко вверх. Здесь у меня вышли разногласия с моим вторым, более осторожным «я». В записке я написал, что вернусь через неделю. Заканчивался мой третий день в горах. Я хотел подняться, как можно выше, и начать спускаться вниз на пятый день. Если я пойду по этому маршруту, то мне удастся подняться по нему на сорок тысяч футов. А дальше, в зависимости от условий, у меня будут пятидесятипроцентные шансы достигнуть десятимильной отметки прежде, чем я буду вынужден повернуть назад. Тогда я смогу получить лучшее представление о том, что нас ждет на самом верху.
Мое более осторожное «я» проиграло со счетом 0:3, и безумный Джек продолжил путь наверх.
Звезды были невероятно большими и яркими — мне казалось, что они могут меня обжечь. Ветер перестал мне мешать. На такой высоте его просто не бывает. Мне пришлось усилить обогрев костюма и я подумал, что если бы мне удалось сплюнуть сквозь респиратор, то плевок замерз бы, не достигнув земли. Я смог подняться даже выше, чем рассчитывал, и разменял сорок тысяч футов этой же ночью.
Найдя подходящее место, я остановился на ночлег и выключил ручной маячок.
Ночью меня посетил странный сон.
Невероятное существо из вишневого пламени стояло, на склоне передо мной. Чем-то оно напоминало человека, но стояло оно в совершенно невозможной позе, и я сразу понял, что такое может происходить только во сне. Что-то из моей прошлой жизни шевельнулось во мне и на какое-то странное мгновение я поверил, что передо мной Ангел Страшного Суда. Только в правой руке он держал огненный меч, а не трубу. Казалось, он простоял так целую вечность, направив острие меча в мою грудь. Сквозь него просвечивали звезды. И вдруг я услышал: «Возвращайся назад».
Я ничего не смог ему ответить: мой язык перестал слушаться меня. А он повторил еще дважды:
— Возвращайся назад. Возвращайся назад.
«Завтра», — подумал я во сне и это, по-моему удовлетворило странное существо. Оно стало блекнуть и медленно исчезло, а меня окутала тьма.
На следующий день я взбирался вверх как в свои самые лучшие годы. К позднему ленчу я достиг сорока восьми тысяч футов. Облачность внизу перестала закрывать от меня землю плотным одеялом. Я снова мог видеть то, что осталось далеко внизу. Земля лежала подо мной в темных и светлых заплатках. Сверху продолжали царить звезды.
Подъем был сложный, но я чувствовал себя прекрасно. Я знал, что не успею подняться на десять миль, потому что видел, что впереди путь был не менее сложным, а дальше склон поднимался еще круче. И все равно настроение у меня оставалось отличным и оно продолжало улучшаться по мере моего восхождения.
Нападение было произведено с такой быстротой и яростью, что только в самый последний момент я сумел его отразить.
Голос из ночного сна загудел у меня в голове:
— Возвращайся назад! Возвращайся назад!
И она снова набросилась на меня с неба. Птица размером с кондора.
Только это была не птица. Эта штука только имела форму птицы. А еще она имела огонь и статическое электричество.
Когда оно помчалось на меня, я едва успел прижаться спиной к стене, зажав в правой руке ледоруб.
3
Я сидел в маленькой, темной комнате, под вращающимися разноцветными пятнышками света. Ультразвук щекотал мой мозг. Я пытался расслабиться и дать возможность доктору получить мои альфа-ритмы. Их где-то там регистрировали, обсчитывали и запоминали.
Вся процедура заняла двадцать минут.
Когда все закончилось, доктор пристал ко мне, как банный лист. Я с трудом отбился от него.
— Отдайте мне запись, а счет пошлите Генри Леннингу в Лодж.
— Я хочу обсудить с вами показания приборов, сказал он.
— Сюда на днях приезжает мой собственный специалист по энцефаллограммам. Отдайте мне запись и все.
— Не было ли у вас недавно какой-нибудь травмы?
— Вот вы-то мне и ответите на этот вопрос. Что заметно?
— И да, и нет — сказал он.
— Больше всего на свете я люблю получать такие прямые ответы.
— Я не знаю, что является нормой для вас, — отпарировал он.
— Есть ли какие-нибудь прямые указания на мозговую травму?
— Не могу сказать однозначно. Если вы расскажите мне что с вами случилось, и почему вас вдруг заинтересовала ваша энцефалограмма, тогда возможно мне будет легче…