С тяжелым осколочным ранением в бок и ногу Михаил провалялся по госпиталям больше года. Вернувшись домой, некоторое время долечивался в районной больнице, а потом, по совету докторов, начал подыскивать подходящую работу. Это оказалось очень трудным делом. Куда хотелось, не позволяло здоровье; где было можно, работа не приходилась по душе. Перебрав три или четыре места, Михаил в конце концов определился в контору «Заготзерно»: и ходить близко, и работа не тяжелая. С одной стороны, выбор оказался удачным — здоровье Михаила стало намного лучше, крепче. С другой — уж больно тихое это было учреждение, только месяц-два в году, когда поспевали хлеба, там и ощущалась настоящая жизнь.
Михаил уже стал подумывать о том, чтобы вернуться к старой профессии, однако отпускать его не торопились. Решения сентябрьского, «деревенского» Пленума пришлись как нельзя кстати. Если уж из городов сюда людей посылают, пусть попробуют теперь задержать его в конторе!
Михаил аккуратно сложил газетные вырезки в ящик, оделся. «Схожу-ка, старых друзей проведаю…»
На улице было тепло, мягко: только что выпавший снег смягчил и воздух и все кругом. Дышалось легко, полной грудью.
Когда Михаил вошел в мастерские, его после устоявшейся домашней тишины оглушило железным шумом и грохотом. Монотонно, как большие шмели, гудели токарные и шлифовальные станки; то пронзительно и сердито, то густо и добродушно шуршал наждак; гремели тали, на которых, раскачиваясь, плыл из одного конца мастерской в другой мотор гусеничного трактора, и, как бы пересыпая весь этот непрерывный шум, раздавались в разных углах мастерской то звонкие, то глухие удары молотков и гулкие всплески трансмиссий.
Потом он начал различать человеческие голоса. Люди кричали, чтобы услышать друг друга.
— Шестерню, шестерню сначала совмести…
— Ставлю в крайнее верхнее…
— Шплинтуй!
— Эй, Горланов, хватит курить, снимай баки…
Воздух в мастерской был круто настоян на смешанных, хорошо знакомых Михаилу запахах керосина, бензина и отработанного масла… Даже казалось, что человеческие голоса тонут не столько в шуме станков, сколько в этих постоянных густых запахах.
— Миша? Привет! — услышал Брагин над самым ухом.
В комбинезоне поверх телогрейки, с масляными пятнами на щеке и подбородке, подле него вырос Сергей Алимов.
Алимов крепко стиснул его руку, оставив четкий маслянистый отпечаток большого пальца на тыльной стороне ладони.
Человек пять или шесть окружили Михаила, начали изо всех сил трясти руку, так что под конец она — Брагин это отметил с удовольствием — почти не стала отличаться от рук товарищей.
Посыпались вопросы: как здоровье, почему долго не заходил, начал забывать, как вместе «небо коптили», или еще помнит?
В груди постепенно разливалась радостная, размягчающая теплота. Дымная и шумная мастерская казалась по-особенному уютной, все тут было близкое, свое. Хотелось долго стоять около токарного станка и смотреть, как он снимает одну спиральную нитку за другой, хотелось потрогать разобранные масляно поблескивавшие детали машин… Где-то здесь стоит и его трактор, на котором он в свое время проработал не один сезон.
Алимов пригласил Михаила зайти в его «кабинет», как он называл фанерную комнатку в углу мастерской, покурить, поговорить.
Проходя мимо полуразобранного колесного трактора, Михаил незаметно, как бы между прочим, провел рукой по смятому крылу, точно смахивая с него пыль. Номер стерся, от него осталась лишь одна ничего не говорящая запятая.
— Смотришь, не «Чертова ли дюжина»? — догадался Алимов. — Не она. Но жива еще старушка. Вон в том углу ее лечат, чтобы борозды не портила…
Обстановка «кабинета» была более чем скромной. Недалеко от печки, в углу, стоял шкаф, посредине — стол с ножками крест-накрест, две табуретки. Стол был покрыт ступенчато оборванной по краям и закапанной маслом газетой. На столе — старый поршень с торчащим из него огромным окурком.
Не успели друзья выкурить папироску, зазвонил телефон. Разговор был деловым, длинным: о подшипниках, торцовых ключах, заказе на шлифовальный станок, выполнении графика ремонта. Михаил поймал себя на том, что слушает не только с интересом, но и с удовольствием.
— Директор, Андрианов, — сказал Алимов, вешая трубку.
— Чую, — отозвался Михаил. — Откуда звонил-то? Из конторы или…
— Из конторы. А что?
Михаил ткнул в поршень недокуренную папиросу, поднялся.
— На серьезный разговор к нему собираюсь…
— Что ж, дело, друг, — Алимов, как и при встрече, крепко стиснул руку Михаила.