- Муй бьен, камарадос.
По-испански это приблизительно означало: «Все в порядке, ребята».
- Муй бьен, - согласился с ним насмешливый мужской голос.
По Митьке словно ток прошел. От пяток до затылка. Предчувствуя неприятности, он медленно оглянулся. И увидел серые брезентовые сапоги. Митька начал поднимать глаза. Над сапогами он увидел синие галифе, затем синюю же гимнастерку под красноармейским ремнем, малиновые петлицы и молодое, симпатичное, но довольно безжалостное лицо милиционера.
- Безобразничаем… - не то спросил, не то просто сказал милиционер.
Митька молчал. Спорить было бесполезно, соглашаться - глупо. Митька встал, машинально отряхнул штаны и с упавшим сердцем стал разглядывать сапоги милиционера.
- Ну, придется прогуляться, - сказал милиционер и почему-то вздохнул. - До отделения.
Ну отчего так получается? Только что было все хорошо, и вдруг - раз! - валится на человека беда!
Митька чувствовал: если зареветь, сказать что-нибудь вроде «дяденька, больше не буду, простите, я нечаянно», то, наверно, можно еще спастись. Но реветь и унижаться, когда у тебя в руках боевой лук и стрела с алыми перьями на хвосте, было немыслимо. Даже и не получилось бы.
- Идем, - сказал милиционер и подтолкнул Митьку в плечо. - Да не вздумай драпать.
Где уж тут драпать. У Митьки и ноги-то ослабели.
Они пошли по улице Герцена. По той самой, где он, Митька, родился и без особых несчастий прожил почти двенадцать лет. Мимо швейной мастерской, где работала мать Витальки Логинова; мимо забора, где нарисована была мелом старая лошадь, похожая на генерала Франко (Павлик Шагренев рисовал), мимо его, Митькиного, двора с двумя тополями, двухэтажным домом и флигелем.
Хорошо, что хоть знакомые не встретились. Попалась навстречу маленькая девочка с жестяным бидоном - свободная и счастливая. Протарахтел голубой автобус - в нем тоже ехали счастливые и свободные люди. А по тротуару шагал несчастный арестованный Митька.
Потом они зашагали по Садовой. «Во второе отделение ведет», - обреченно подумал Митька. Чуть повернул голову и взглянул на своего конвоира. Молодой совсем, новичок наверно. Обрадовался, что поймал «нарушителя»». Жулика или шпиона поймать не может, вот и привязался к Митьке.
Странно даже: такой парень, вроде и не злой с виду, на артиста Алейникова похож, а прицепился, как самая вредная зануда.
- Шагай-шагай, - поторопил милиционер, - не крути головой. - Подумал и добавил: - А еще, наверно, пионер…
- Ну и что… - хмуро сказал Митька.
- Ну и то. Вот узнают в школе, тогда увидишь что.
- Сейчас каникулы. Мы уже все экзамены сдали.
- Ничего, разберемся. Как фамилия?
- Сидоров.
Хоть и растерян был Митька, а сообразил: нет никакого смысла называть свою собственную фамилию.
- Имя?
- Валерий.
- Где живешь?
- На Перекопской. Дом три, - сказал Митька и с грустью вспомнил хорошего человека Валерку Сидорова, который жил раньше на Перекопской, а недавно уехал в Пензу.
- Ладно, шагай, - снова сказал милиционер.
Рядом был дощатый забор стадиона. В Митьке вдруг будто пружина сработала! Секунду назад он и не думал о бегстве, а тут вдруг кинулся к забору, подскочил, подтянулся изо всех сил, закинул ногу на кромку…
Крепкие пальцы ухватили Митьку пониже колена.
- Вы куда, гражданин Сидоров? Нам вроде бы не футбол смотреть.
Митька тяжело прыгнул в траву у тротуара.
- Странно даже, - сказал милиционер. - Шли, разговаривали… И вдруг - бац! Ведь договаривались же: не драпать.
- Ну что вам от меня надо?! Что я такого сделал?! - с прорвавшимся отчаянием воскликнул Митька.
- А тумбу кто дырявил? Может быть, я? Ты.
- «Дырявил»! Одна малюсенькая дырочка! Залепят - вот и все.
- Если все будут по тумбам стрелять, что получится?
- Все не будут, - безнадежно сказал Митька.
- Рейку зачем оторвал от штакетника? Разве не хулиганство?
- Я ее только на минуточку. Я потом бы опять приделал.
- Врешь, - убежденно сказал милиционер.
«Вру», - подумал Митька и сказал:
- Ничуточки.
- Всю траву, можно сказать, в газоне вытоптал…
- Траву? Да там чертополох один, только ноги ободрал. Во! - Для убедительности Митька ухватил себя за щиколотку и подтянул вверх ногу. Царапины были похожи на след кошачьих когтей. Но милиционер не разжалобился.