— Кыш, кыш, зараза! — отбивалась от нее бабушка Федора. — Любка, убери свою бешеную курицу, а то я за себя не ручаюсь.
— Лала, Лала, — позвала я, и умная курочка заспешила домой, уволакивая за собой мокренький желтый вихрь.
Когда она, успокоившись, стоически переходила дорогу под натиском низвергающейся воды, я насчитала в ее выводке двенадцать движущихся комочков.
— А что, если это не все? — вдруг встревожилась я и бросилась на грядки искать гнездо, в котором могли погибнуть не вылупившиеся птенцы.
— Куда? Картошку потопчешь! Чтоб тебе пусто было, бесстыдница, — держала марку подружкина бабушка.
— От вашей картошки пользы, как от козла молока. Только молоденьких курочек в обман вводит. Развели тут дебри.
Лалино гнездо было устроено в самой середине разлапистого картофельного куста, густо перевитого березкой и молоденькой, набирающей силу повиликой. Лала наносила туда сухих веточек и устлала его своим пухом, края гнезда были усеяны осколками скорлупы. Целых яиц там не оказалось.
— Да им уже дня два-три, — миролюбиво сказала подошедшая бабушка Федора. — Надо же! Я такого еще не видела.
— Чем же она их кормила?
— А ничем.
— Что было бы, если б дождь не пошел?
— Подождала бы ваша Лала, когда окрепнет последний птенец, и привела бы домой.
— А вы ее к себе хотели загнать, — с укоризной напомнила я.
— Так кто ж ее разберет под дождем, — оправдывалась бабушка. — Слышу, пищат, и она, наседка, кудахчет. Зовет их, значит. Что, думаю, такое? Когда вот оно что оказалось.
Лала у нас была непростой курочкой.
***
Лала у нас была не простой курочкой, и заслужила иметь отдельное имя... Ее почти белая головка, ну, может быть, чуть желтоватая, переходила в пышную яркую шейку стройной формы. Дальше оперение наливалось более густым цветом и уже к хвосту становилось просто огненным. Сам хвост и кончики крыльев венчались иссиня-черными блестящими перьями.
Лала появилась на свет у наседки, хоть и отличающейся упорством и добросовестностью, но очень мелкой, маленькой. Под ней еле-еле поместился десяток яиц, из которых добрая половина захолонула, а из второй половины вылупившихся цыплят выжила только Лала. Остальные пропали, потому что наседка не могла их обогреть, поместив под крыльями. Делать нечего, и молодая мама водила Лалу, которую мы тогда еще Лалой не называли. Водила до той поры, пока они не сравнялись по величине. Но Лала была просто крупной, по сути же оставалась еще цыпленком, то есть ребенком, привязанным к своей миниатюрной мамочке.
А незадачливая наседка, бросив, как велит природа, подросший выводок, состоящий из одного цыпленка, засобиралась снова сесть на гнездо. При этом она квохтала, не снеся предварительно яиц на новую кладку, — словно просила помочь ей и подсыпать чужих. Отвергнутый цыпленок — от нее ни на шаг. Более того, начал копировать издаваемые ею звуки, как всякий ребенок, коверкая их. Голос у цыпленка прорезался басистый, насыщенный, и традиционное наседкино «квох-квох-квох» выходило у него слабо узнаваемым подобием этого. Только рядом с наседкой можно было понять, чего он хочет добиться, о чем пытается оповестить мир. Цыпленок, в котором еще не угадывался пол, явно страдал и не желал мириться с участью отвергнутого.
— Что будет? — сокрушалась моя мама. — Два высиживания подряд, без перерыва. — И этот цыпленок от нее не отходит... Сколько же ей подсыпать яиц? Нет, ты слышала, как он квохчет?
— Угу, — подтвердила я, что тоже замечаю странности в поведении цыпленка. — Надо придумать имена, а то их трудно обсуждать, да и не по-людски получается.
— Еще чего? — отмахнулась мама. — Не хватало только кур по именам называть. Кошмар!
Ради эксперимента она организовала новое гнездо, положила туда дюжину яиц и посадила горе-наседку.
— Не будет сидеть! — категорично прогнозировала мама наутро, собираясь навестить упорную курочку. — Это у нее случился какой-то сбой инстинкта.
Через несколько минут мама вернулась в дом, глаза ее блестели радостью и удивлением, она была оживлена, как никогда.
— Пойдемте со мной, посмотрите на чудо из чудес, — позвала нас с папой. — Сказать кому — не поверят, — продолжала она интриговать, не объясняя сути дела.
В гнезде, беспечно пристроившись сбоку, находилась маленькая наседка, а в центре, покрыв собой всю кладку, гордо возвышался цыпленок из предыдущего выводка, не меньше своей миниатюрной мамочки странный и настойчивый.
— Ого! — сказал папа. — Вот тебе и Лала.
Папа, видно, хотел сказать «ляля» — ребенок, малыш. Но, учитывая претензии птенчика на взрослость, произнес «лала», вкладывая в это слово грубоватую иронию. Так у цыпленка появилось имя.