Перебирая по косточкам события дня, я вновь и вновь наталкивалась на этого человека, пытаясь отгадать, кто он. Он был слишком молод, чтобы быть из когорты директорских друзей по охотничьему клубу — там собрались одни старички-бодрячки. Не был и его коллегой по должности, иначе не стоял бы перед ним, переминаясь. Не походил и на заказчика — слишком самоуверен и независим был его вид, к тому же директор, вспоминала я, заискивал перед ним. Не был он и представителем начальственных инстанций — у тех хоть и поубавилось гонору за последние годы, но вид был не тот. Мне мешала остановиться на одном из вариантов то подчеркнутая спортивность его облика, то внутренняя значительность, исходившая от него, казалось, тугой волной. Словно пришел он вовсе не из этого мира, и в то же время был близок и понятен мне. Ухмылка в сочетании с подкупающей теплотой глаз озадачивала. Человек, имеющий гармоничную внешность не только по воле природы, но и благодаря приложенным к этому стараниям, не должен иметь видимые противоречия ни в характере, ни в душевном строе.
Продолжая думать о нем, я вдруг остановилась. Идущий сзади юноша с разгону врезался мне в спину, толкнул на встречный поток пешеходов, спешащих к началу сеанса в кинотеатр «Украина». Подвернув на ухабе ногу, я не удержала равновесия и упала, выронив сумочку и зонтик. На меня свалилась тысяча мелких, но всегда остро переживаемых несчастий — порванные колготки, безнадежно растоптанный зонтик, перепачканный плащ и сломанный каблук на любимых туфлях. Справившись с неловкостью перед свидетелями происшествия, я заковыляла дальше, старательно сохраняя ровность походки на каблуках разной высоты.
Замешательство вызвало открытие, относящееся к не выходящей из памяти ухмылке, которая противоречила, диссонировала с выражением глаз. Вдруг стало ясно, что это не ухмылка вовсе, не сарказм, не насмешка или еще что-нибудь обидное. Это легкая улыбка снисходительности к собеседнику, облачко неловкости перед ним за то, что вот он, собеседник, чего-то не понимает и приходится ему это объяснять. Искрящийся свет глаз, излучаемый в дополнение, выражал извинение за невольное снисхождение. Так очень тонкий и терпеливый учитель беседует с плохо соображающим учеником, стараясь не задеть его самолюбия.
Значит, этот человек чувствует себя выше каждого из нас. Понимание этого и выработало в нем такую странную манеру поведения. Противоречие исчезло. Но что создавало в нем ощущение превосходства, которого он как будто стеснялся?
Что-то еще не позволяло забыть о нем. Как на замедленной кинопленке, прокручивалась в памяти вся сцена: полуоборот, голос, уверенные мягкие движения. Лицо, лицо… Перед мысленным взором плывет и плывет его выражение. Глаза — грустные, словно обремененные неизбывным знанием, что тяжелее печали. Они лучатся, обращаясь к собеседнику.
Пленка памяти прокручивается дальше. Вот стремительные шаги из кабинета, скупые, но внятные объяснения секретарю. Крупные кисти рук, красивые ухоженные пальцы. Время от времени он подносит их к слегка поджатым губам и легко касается большим и указательным пальцами уголков рта, смахивая там что-то несуществующее. В словах, движениях, позе — предельная лаконичность, сдержанность до скупости, до рациональности. И во всем ощущается скрытая энергия, как будто заключено в нем нечто неуемное и он все сдерживает его выплески наружу.
Недоумение оставалось. Необычное состояние спортивности, подтянутости, физической силы, всего очень мужского, что ассоциируется с суровостью и хмуростью внутреннего мира, и поразительной мягкости и одухотворенности лица — оставляло простор для размышлений и фантазий, для тайного упоения им. Они не надоедали, были желанны и приятны. И я представляла себе яркую звезду, не сжигающую, но излучающую тепло и свет, едва только прикоснешься к ней. Боже правый, как близка я была к истине! И как ошибалась!
***
Дверь открыл муж, и тут же его огромные синие глаза удивились, а затем забеспокоились, в них читался вопрос. Но вместо ответа я произнесла, завершая беседы наедине с собой, непонятным для него восклицанием:
— Так много всего в одном человеке!
С нами так происходило часто. Один задает конкретный вопрос, а другой отвечает на тот, что по логике разговора должен быть задан только третьим или четвертым. Пропущенные вопросы и ответы сами собой становились понятными, а последняя произнесенная фраза служила мостиком к следующему периоду диалога с увеличенной амплитудой колебаний информации.