Со мной в номере поселились две девушки из Новосибирска, совладелицы книжного магазина, четвертое место пустовало. Девушки могли считаться девушками в силу незамужнего состояния, а на самом деле были лишь немногим моложе меня. Одна из них быстро познакомилась с участником из Москвы — молодящимся мужичком интеллигентного вида — и, не теряя времени, принялась укреплять отношения на деле. Практически она не возвращалась в номер даже на ночевку, а когда требовалось взять что-то из одежды, то голубки забегали вместе. Пока девушка рылась в шкафу, мужчина подбадривал меня, наверное, из сострадания к возрасту или в качестве извинения, что я остаюсь без его внимания, говоря:
— Надо больше секса! Это самое главное, — а скорее всего, так он пытался оправдаться в своем поведении — тогда откровенная безнравственность еще шокировала окружающих. А может, это было поучение, не знаю.
Позже мы с ним неоднократно виделись — на других ярмарках, в других городах. Кто он, чем занимался — осталось неизвестным, специально не выясненным, хотя мы вели разговоры и обнаружили, что оба окончили мехмат и одновременно покинули свою специальность. Худощавый, черненький, кудрявый, брызжущий молодым задором, этот мужчина совсем не был похож на моего ровесника, каким оказался в действительности.
Как сейчас вижу его веселенькую рожицу и светящиеся смущением глаза, когда он при очередной встрече, словно молитву, повторял:
— Самое главное — больше секса. И все будет хорошо.
Господи, ну и дурак!
Держались мы как старые друзья-заговорщики. Каждый раз у него возникала новая подружка, а эти новосибирчанки на тусовки книжников приезжали гораздо реже — не близкий свет.
Но все это было позже, а тогда мы с ними посокрушались по поводу не совсем удачной гостиницы и утешились тем, о чем я уже говорила, — возможностью пожить в центре города. Здесь меня удивило нечто по сравнению с Днепропетровском непривычное и неприятное — не прекращающаяся допоздна развлекательно-суетливая жизнь горожан. Ведь наш город был не менее крупным, так ведь еще и южным! Тем не менее у нас допоздна публика не гуляла, ибо с утра каждому предстояло трудиться. А тут из ресторанов лилась пошлая музыка, было шумно и людно в самых неожиданных местах. Невзирая на погоду, искатели приключений всех возрастов фланировали по улицам. Невольно на ум пришли литературные образы лишних людей…
***
Ни в первый вечер, ни в последующие дни я так и не смогла купить теплые одежды и зонтик, и продолжала мерзнуть и мокнуть под дождем, невольно сравнивая этот равнодушный город нордического нрава с нашим южным Днепропетровском. И сравнение было не в пользу Нижнего Новгорода. Показался он мне паразитарно-ленивым, никуда не торопящимся, выжидающим, не спешащим за временем, каким-то притаившимся захолустьем, словно вся его инициатива, возможности и энтузиазм израсходовались на восстановление Ярмарочного Центра. У нас к тому времени в центральной части города уже были вычищены все подвалы, отремонтированы ветхие здания, где разместились первые фирмы, торговые представительства, магазины, кафе, парикмахерские (на окраинах ветхих зданий просто не было). Уличная торговля, прочно обосновавшись на всех углах и перекрестках, соблазняла ошалевших жителей разнообразными товарами и выкачивала, выкачивала из них монету. Все кружилось в вихре обмена «товар-деньги». А тут ничего не менялось, оставалось царство сонной беспечности, покой и разливанное море отрешенности от надвигающейся новизны. Только сами люди не в меру жужжали, по-насекомьи роясь.
Помню, я тогда возмущалась нерасторопностью нижегородцев, не находя ей объяснения. И лишь спустя три года поняла, что была не совсем справедлива к ним, ибо это не они, а мы особенные. Приехав на аналогичную ярмарку в Запорожье, я нашла картину и того хуже: центральные улицы, пропахшие мочой, производили удручающее впечатление; подвалы домов, никем не используемые, заброшенные хозяевами, превратились в свалки; клоака колхозного рынка посредине города находилась во власти спившихся, опухших, синих от драк перекупщиков.
Теперь я вспоминаю один диалог, происходивший в электричке у меня за спиной и невольно подслушанный: