Но что я могу?
***
Я могу, например, сказать, что не размышляла специально о Ногачеве. Мне просто хорошо было, что он есть, что подвигнул меня вспомнить о своей мечте, и я с удовольствием изучала его как объективное явление. Каким же мне запомнился этот незаурядный знакомец?
Постараюсь быть беспристрастной. А чтобы образ его оставался живым и осязаемым, начну с того, что в нем особенно выделялось, было превалирующим и сильным.
Как ни странно говорить такое об умном человеке, но по первым впечатлениям запомнился он мне высокомерным, причем в значительной степени — до банальной спесивости, чтобы не сказать хамской чванливости. Кажется, ему в себе нравилось все: и неидеальная внешность, другая бы сказала — внешность ломового извозчика; и какая-то молодцеватость, или даже гарцеватость, движений; и его шутки — в большинстве своем пошлые, и книги.
Ходил он легко и стремительно, но при этом подчеркнуто играл мускулами и вскидывал голову, стараясь не смотреть в глаза встречным — его взгляд скользил над головами людей. Такой взгляд я впервые заметила у Михаила Кузнецова, народного артиста РСФСР, когда он гулял по центральному проспекту, находясь на гастролях в Днепропетровске. Понятно, что у него были на то причины — приехав в провинцию, он старался избегать толпы поклонников, расспросов и раздачи автографов. Потом мне привелось наблюдать, как шествует по улице Горького (ныне Тверской) Юлия Борисова — и снова тот же взгляд небожителя, устремленный к звездам.
Но ведь это известные и заслуженные люди! Михаил Кузнецов был лауреатом Сталинской премии, красавцем и народным любимцем, особенно после роли матроса Чижика в одноименном фильме. Непревзойденная Настасья Филипповна из фильма Ивана Пырьева "Идиот", Герой Социалистического Труда, дважды кавалер ордена Ленина, кавалер ордена Трудового Красного Знамени и так далее, Юлия Борисова по сию пору остается звездой Вахтанговского театра. Тогда же она блистала в "Принцессе Турандот" и "Варшавской мелодии", и критики спорили о ее необыкновенном, каком-то изламывающемся на гласных звуках голосе. От этого можно было что называется задрать нос.
А у Василия Васильевича тогда еще не было причин так уж заноситься перед людьми. Да и сейчас их нет, когда он скатился в ремесленничество. Все это у него получалось наигранно и лишь на первый взгляд убедительно, потом же становилось смешно и неловко за него.
О манерах и говорить нечего — одно то, как он собрался расположить меня к себе, этот его выход на сцену с хватанием за грудки, свидетельствует о том, насколько скверно он относился к людям, как плохо знал женщин и думал о них, как мало ценил. Поспешен был и неряшлив во всем, что касалось дел, отвлекающих его от творчества и зарабатывания денег.
О уж это его неугомонное желание обогащения! Это было несносно!
Я всегда была расположена к талантливым людям. И большинство из них воспринимали это качество моего характера с пониманием, что так я отношусь к духовности вообще, что она у меня на первом месте, что я сама — духовный человек.
А тут я понимала, что мою расположенность Ногачев воспринимал как простоту, нерасторопность, житейскую незрелость, на чем можно сыграть. И пытался воспользоваться этим. Как бы ни было это неприемлемо, но изменить в нем такой взгляд на себя и на мир вообще я не могла, поэтому и не старалась. Кроме того, мне интересно было наблюдать за его маневрами, хотелось развлечься этим, да и его развлечь вниманием и ощущением легко достигнутой цели. Кстати, мне всегда нравилось баловать тех, кто мне импонировал, так я относилась не только к Василию Васильевичу, но ко многим людям. И ему я подыгрывала тоже. Вот он уговорил меня перевести на украинский язык ту повесть, которую я прочитала первой и очаровалась ею. Я как раз ехала в санаторий «Меотида», что на Бердянской косе, где мне предстояло почти месяц скучать в однообразном ничегонеделании. В той глуши занятие переводом книги было лучшим из доступных удовольствий, и я решилась — взяла с собой необходимое и в перерывах между загоранием и купаниями в море сделала эту работу.
По возвращении я сказала Василию Васильевичу о своих результатах, полагая, что ему будет всего лишь приятно внимание, что я в течение месяца думала о нем и жила его миром. Но ему захотелось большего — он решил заработать на моем переводе.
— Этот перевод должен быть авторским, — сказал он. — А для этого я должен отредактировать его и подписать.
— И вам не жалко своего времени? — удивилась я, зная его прагматичность.
— Нет, ведь вы мне за это заплатите.