Казалось, я лежу без сна уже целую вечность, воскрешая в памяти события последних суток и пытаясь добиться хоть какого-то прогресса в понимании того, что их вызвало.
Надо отдать должное самому важному из них, а именно поимке убийцы. Всему остальному полагается быть незначительным по сравнению с масштабом данного достижения. Полагается, но это не так.
Мой разум постоянно напоминает мне о том, чего этот успех стоил Малдеру. И почему.
Отчего на этот раз для него все иначе?
Я проанализировала это при помощи широкого круга возможностей, например, того, что похищения маленьких девочек, исчезающих в ночи без следа, напомнили ему о травме, нанесенной пропажей Саманты; или, может, это дело напомнило о каком-то предыдущем, возможно, не принесшем положительного результата или не раскрытом. Не стоит также забывать о том, что предпочтения мистера Стивенсона оказались столь схожими с наклонностями Роуча, и, может, все связанные с ним неразрешенные душевные травмы Малдера приводили к тому, что он в некотором роде сравнивал их…
И потом, была еще одна наиболее очевидная и вероятная возможность того, что это дело оказалось третьим среди ему подобных, скинутых отделом особо тяжких на Малдера меньше чем за три последних месяца. У него просто не было достаточно времени на то, чтобы оправиться от них. От него каждый раз требовали, чтобы он выкладывался по полной, и на этот раз он, вполне может статься, зашел слишком далеко и не сумеет вернуться назад.
Есть и другие обстоятельства, разумеется, но ни одно из них не даст мне нужный ответ.
И после всего сказанного и сделанного я полагаю, что причина на самом деле довольно проста: Малдер достиг предела своей выносливости. На этот раз, открыв себя разуму Оуэна Стивенсона, он не просто создал тропинку в мозг этого человека, а проложил настоящий мост, позволивший преступнику и его безумию проникнуть в него самого. Он начал видеть другими глазами, и увиденное одновременно заворожило и повергло его в ужас. О, я не хочу сказать, что его возбуждали образы или мысли о насилии над маленькими девочками. Думаю то, что с ним случилось, было даже хуже. Несмотря на его заверения в обратном, он начал понимать, почему Оуэна Стивенсона возбуждали эти вещи. А для столь умного человека как Малдер понимание сложностей мотива в столь глубоко личном плане было почти так же ужасно, как и сам мотив. Потому как он не подходил к нему с клинической, отстраненной интерпретацией психолога. Он оценивал его как мужчина.
Это объясняет, почему он столь гневно и решительно восставал против преступлений Оуэна Стивенсона – преступлений, хоть и ужасных, но далеко не самых страшных из виденных им. Для него это глубже, чем просто сочувствие, которое он обычно столь остро испытывает к жертвам и их семьям. Он пришел к пониманию мотива убийцы с другого ракурса, и ему стало слишком тяжело с этим бороться.
Вот почему те образы преследуют его сейчас. Почему он чувствует, что предал себя. И их. Почему он столь отчаянно нуждается в том, чтобы восстановить связь со своей сексуальной природой. И почему нуждается в том, чтобы сделать это на своих условиях… условиях, что переплелись с его чувствами ко мне и точно выверенным положением, которое я занимаю в его жизни.
Теперь я ясно вижу причину, по которой он стал дистанцироваться от меня еще в начале расследования. Он знал, что добавление меня в этот зарождающийся клубок смятения может привести к личной катастрофе для нас обоих. Только я видела его действия как нежелание принять мою помощь, а он расценивал их как выживание.
Но все это, вызванное ли его явными усилиями оттолкнуть меня или моей реакцией на них, открыло что-то в наших отношениях, что было закрыто прежде. Проще говоря, теперь я знаю, что он видит во мне больше, чем просто напарницу. Он, возможно, пытался защитить меня от более примитивного аспекта своих чувств, но факт остается фактом – эти чувства существуют, и их сила поистине ошеломительна.
И вот где я оказываюсь – лицом к лицу с тем, что пугало меня с самого начала, хотя, может, не в том контексте, в котором, как я полагала, мне доведется иметь с этим дело… Как далеко я готова зайти ради него?
Вопрос представляется мне столь монументальным, со столь многими факторами, которые надо обдумать и взвесить. Но на самом деле, я все это время знала ответ на него и сейчас предпочитаю это признать.
Это Малдер.
Как я могла рассматривать что-то, помимо того, чтобы идти до конца?
========== часть 6 ==========
***
Я слышу, как дверь его номера закрывается, и понимаю, что час пробил. Он не примет это лицом к лицу, так что мне придется сделать предложение другой части его тела – той, что хочет его принять.
Я выглядываю из окна своей темной комнаты. Небо все еще черно, и на парковке ни души, если не считать пересекающего ее Малдера, одетого явно для пробежки. Подозреваю, что отлучился он ненадолго: он просто пытается изнурить себя, но это не то, что ему нужно. Разочарование скоро заставит его вернуться, так что мне стоит поторопиться.
Я понимаю, что надо воспользоваться представившимся мне удобным случаем, чтобы проникнуть в его номер незамеченной. Подождав, пока он скроется из вида, я тихонько открываю дверь и выхожу наружу. Прохладный ночной воздух приятно освежает мою разгоряченную кожу. Замерев на мгновение, чтобы сделать глубокий вдох, я наслаждаюсь бодрящим легким холодком, разлившимся по моим легким.
Я спокойна. Не представляю, как это возможно, учитывая то, что я собираюсь сделать. Может, это вызвано ощущением неизбежности, возникшим сразу же, как я приняла решение. Знаю, что он сказал, и полагаю, он искренне в это верил. Но только я могу освободить его от этого. Я единственная, кто должна.
Я приседаю перед дверью в его номер и начинаю копаться в замке. Взломав его без особых усилий, я проникаю внутрь.
Номер выглядит совсем иначе. Три больших мусорных мешка стоят в ряд у стены, примыкающей к ванной. Я знаю, что в них, и хотя его «небольшие изменения в декоре» помогли куда меньше, чем он надеялся, я, к своему облегчению, осознаю, что он, по крайней мере, сопротивляется силе этих образов.
И теперь остается сделать только одно. Я поднимаю руки и начинаю неспешно расстегивать пуговицы блузки…
***
Услышав, что он приближается к входу в номер, я вздыхаю в предвкушении.
На какое-то мгновение я ощущаю нервозность, опасаясь, что он все равно отвергнет меня. Я поспешно подавляю ее и принимаю заранее выбранную позу.
Он хочет этого. Ему это нужно. И я могу ему это дать.
Крепко упираясь коленями в пол, я наклоняюсь, пока не касаюсь грудью ковра. Я выставляю руки вперед, слегка сгибая их в локтях, и опускаю голову между ними, обхватывая ладонями ножку кровати. Телевизор создает идеальное освещение, окутывая мои приподнятые бедра мягким светом, тогда как остальное мое тело остается сокрытым тенями.
Ключ поворачивается в замке, и я шире раздвигаю ноги, предлагая ему свое влажное лоно, как на жертвенном алтаре.
Дверь открывается и закрывается, и возникший при этом сквозняк слегка холодит складки моей вагины. Не став включать свет, он подходит к ближайшему креслу, и я слышу его хриплое быстрое дыхание, которое он пытается взять под контроль после пробежки. Затем до меня доносится глухой стук скинутых на пол кроссовок, и он встает; последующий звук сброшенных на кровать тренировочных штанов отзывается у меня в ушах, словно удар грома.
Он поворачивается лицом к комнате, намереваясь пройти в ванную.
Я безошибочно определяю тот самый момент, когда он наконец замечает меня. Из его горла вырывается короткий отчетливый хрип.
- О че… о че… о боже… - Его ноги подгибаются, и я слышу, как он падает на колени позади меня.