Астемир готов был простаивать у окон часами.
К нему относились хорошо. Приветливый и общительный человек, «черкес», как его окрестили, никогда никому не отказывал ни в какой просьбе, не уклонялся ни от какой работы, а сам искал ее, и вскоре к кличке «черкес» прибавилось «черкес-истопник». А шутка ли — истопник в госпитале, ведь это уже почти начальство…
Никогда не думал Астемир, что в одном месте, под одной крышей; может быть столько боли и страдания, сколько увидел он здесь, в госпитале. А главное, — и это больше всего занимало Астемира, не одну бессонную ночь он раздумывал над этим, — главное: ради чего люди обречены на страдания и лишения? Важные и умные люди в больших чинах и красивые, нарядные дамы нередко приходили к раненым — приносили подарки, иных награждали крестами, медалями. И все эти господа не ужасались, а умилялись при виде страдающих людей и приходили сюда как бы для своего удовольствия. Астемир не находил этому объяснения.
Не сразу судьба свела Астемира с таким человеком, которому он мог решиться высказать все свои недоумения.
Обязанности Астемира росли. Он часто дневалил на кухне, нередко передавал больным гостинцы от их родных. А это было премилое дело! Отделение госпиталя называлось мусульманским. Начальство их не притесняло, а правоверные не забывали своих обычаев: к раненым нередко приезжали родственники с хурджинами, от которых вкусно пахло кабардинскими кукурузными лепешками, бараниной, вареной индейкой или курицей. Покуда Астемир нес такую сумку, ему казалось, что он дышит воздухом родного аула. Как часто хотелось ему рассказать о себе Думасаре, сесть за стол с милыми ему Эльдаром, дедом Баляцо, кузнецом Ботом, приласкать детей… Рассказать старикам обо всем новом, необычайном, странном, интересном и нередко пугающем, обо всем, что изо дня в день узнавал он.
ИСТОПНИК
Человек, который больше других пришелся по сердцу Астемиру, был вольнонаемный санитар, вернее — главный истопник. Звали его Степан Ильич, а фамилия Коломейцев. Каков он был с виду? Да так себе, неказистый, рыжеватый и, как многие люди со светлой кожей, слегка веснушчатый даже в зимнее время. Узкие глаза его, однако, были не голубые, а темные и очень пристальные. Внимательными они оставались и тогда, когда он смеялся, а на смех, на веселье истопник не скупился. Любил и сам пошутить, любил подсесть к тем, кто шутил, где было повеселее. Но что самое удивительное, — и это особенно сближало его, русского человека, с кавказцами, — он понимал по-кабардински и по-адыгейски; для всех у него находился салям — привет. Не то в шутку, не то всерьез он говорил, что его держат при госпитале как раз за то, что он знает кавказские наречия.
Астемир не скрывал своего расположения к этому человеку, и Степан Ильич отвечал ему тем же. Когда Астемир настолько окреп, что смог поднимать тяжести, он стал помогать Степану Ильичу в его работе — то подтащит дров, то заменит его у печки, — они еще больше сблизились. Шутка ли — наколоть и приготовить дров, угля и растопить не меньше двадцати печей!
Приятно было Астемиру помогать Степану Ильичу, подолгу беседовать с ним.
Печка растоплена. Дрова, разгораясь, трещат, только подбрасывай поленьев или подсыпай уголь! Пламя, колеблясь, озаряет лица Астемира и Степана Ильича. Степану Ильичу тоже, видимо, приятна дружба, доверчивость Астемира.
Неторопливо идет их беседа. Степан Ильич внимательно слушает рассказы Астемира о Кабарде, о семье, о Баляцо, о Боте, о Гумаре, о знаменательной встрече Астемира с полковником Клишбиевым, о Жираслане, о том, наконец, что пришлось Астемиру пережить недавно у конеторговца Мурадова. Иногда Астемир, по просьбе Степана Ильича, пробовал пересказывать по-русски сказания о нартах… Он знал много песен от Думасары и сам умел складывать песни.
Астемир видел большую пользу для себя в этих беседах и потому еще, что Степан Ильич учил его новым русским словам.
За время болезни Астемир густо оброс бородой, но не сбривал ее, а Степан Ильич бороду брил, оставлял лишь короткие усы. Он шутил, что сбривает бороду затем, чтобы не подпалить ее у печки, а Астемир, подхватывая шутку, возражал, что напрасно Степан Ильич этого опасается: пламень его бороды помогал бы разжигать дрова и экономились бы спички.