Каждый, кто прислушался бы к их разговору, немало посмеялся бы — таким подчас забавным был полурусский, полукабардинский язык, на котором они изъяснялись.
Не сразу Степан Ильич открылся Астемиру.
Этот человек твердо следовал мудрому предостережению: «Не один пуд соли съешь с человеком, которого хочешь узнать». Видимо, у Степана Ильича были серьезные причины для такой осторожности. Все это Астемир понял позже. Понял он и то, почему Степан Ильич при первом знакомстве переспрашивал его, откуда он родом, и как-то многозначительно повторял название Астемирова аула:
— Шхальмивоко, говоришь ты? Шхальмивоко. Интересно! Очень интересно!
А когда Астемир однажды заговорил об Эльдаре, Степан Ильич опять переспросил его:
— Эльдар? Ну-ну, это какой же Эльдар? Кто его отец?
Астемир рассказал Степану Ильичу, что отец Эльдара, двоюродный брат Думасары, был арестован после Зольского бунта и выслан в Сибирь.
В тот вечер Степан Ильич был необыкновенно молчалив и только коротко повторял:
— Ишь ты… Вон какие дела бывают на свете, Астемир!
Вскоре и Астемиру стало ясно, какие именно дела имеет в виду Степан Ильич.
Приближалась весна тысяча девятьсот семнадцатого года.
Однажды Степан Ильич растапливал печь с какой-то особенной, не свойственной ему яростью. Долго не отвечал он на попытки Астемира заговорить с ним и вдруг, оборотясь к кунаку, сказал:
— Так-то, Астемир! Царя не стало. Астемир обомлел и ничего не понял. Как так — царя не стало? Как понимать эти слова? Ничего себе, — царя не стало, хороша шутка!
— Да не шутка, а всерьез, — отвечал Степан Ильич. — Свергли царя, Астемир. Царь отрекся от престола. Понятны тебе эти слова?
Нет, и эти слова не были понятны Астемиру. Дружески глядя на Астемира, Степан Ильич ободрил его:
— Ничего, поймешь. Скоро все поймут это. Но то ли еще будет! Мы с тобой, Астемир, теперь только начинаем настоящую жизнь… Твое Шхальмивоко тоже еще увидит иную жизнь — без Гумара. Хотел бы ты жить в своем Шхальмивоко без Гумара?
Мало того — в этот же вечер Степан Ильич сказал:
— Скоро пойдем с тобой к Эльдару.
— Как так — к Эльдару? Зачем пойдем к Эльдару?
— Есть у меня к нему дело.
— Есть дело к Эльдару? Какое дело?
И вот тут-то Степан Ильич кое-что рассказал Астемиру о себе. Астемир узнал, что позапрошлой зимой Степан Ильич жил не в Ростове, а в Сибири и там встречался с Муратом Пашевым, отцом Эльдара, свояком Астемира, сосланным в Сибирь после Зольского восстания.
— Да ты не шутишь ли, Степан Ильич?
— Зачем шутить, какие тут шутки! Начинаются дела серьезнейшие. Не знаю, Астемир, в шутку или всерьез, но, кажется, мы с тобой тоже родственники.
В этот вечер Астемир узнал, что Мурат Пашев умер на руках у Степана Ильича. Степан Ильич дружил с Муратом, как сейчас дружит с ним, Астемиром. Они вместе работали на лесоповале в сибирской тайге. Мурат этой жизни не вынес. Но он все равно верил, что придет другая жизнь, лучшая для каждого в его родном доме, а не на чужбине. Он верил, что его гнев против зла, против хищников-князей не пройдет бесследно даже в том случае, если сам он больше не вернется в Кабарду. То, чего не смог сделать сам, он завещал своему сыну Эльдару. И Степан Ильич клятвенно обещал умирающему Мурату найти Эльдара и передать завещание отца.
— И вот, — сказал под конец Степан Ильич, — как видишь, Астемир, старый Мурат был прав, его, а вернее, наш общий гнев не остыл. И мы скоро пойдем с тобой в твое Шхальмивоко… А пока давай топить печи и помалкивать.
И они топили печи и помалкивали до происшествия, с которого в представлении Астемира начались дальнейшие перемены.
В мусульманском отделении госпиталя соблюдались свои порядки. Скорей не дадут к ужину ничего, но не пришлют супа из общего котла, где варились сало, свинина. Правоверные готовы были обойтись без ужина, лишь бы не оскверниться. На этом и сыграл однажды сосед Астемира по койке Губачиков. Не будь этого происшествия, возможно, события получили бы иной ход.
Балагур Губачиков — да простит его аллах — скрыл от товарищей, что хотя он кабардинец, но крещен в православную веру.
Поправлялся Губачиков быстро, и еще быстрее улучшался его аппетит. Посылок от родственников он не получал. Где развязывается узелок с гостинцем, смотришь, там и Губачиков. Так было до тех пор, покуда болтун и балагур, носившийся по палатам на одной ноге, с помощью костыля, сам не проговорился, что он православный. Правда, он тут же спохватился, но ему уже не верили. Вчерашние его благодетели перестали угощать его. Губачиков ворчал, ворчал и нашел выход из затруднения.