— Жираслан!
Да, это был Жираслан, знаменитый далеко за пределами Кабарды и по всей Кубани конокрад, неуловимый в своем деле, как дым, дерзкий, как ветер. Недаром его имя состояло из двух слов — «жир» и «аслан», что значит — клинок и лев. Жираслан принадлежал к знатному княжескому роду Клишбиевых, из которого происходил и начальник округа, грозный полковник Клишбиев.
На окраине аула, в густом саду, стоял небольшой, добротный дом Жираслана. Однако владелец редко бывал здесь. Никогда не видели Жираслана и на сельском сходе. Что же означало это появление? Что ему делать здесь? Сход сразу приобрел в глазах собравшихся особенное значение.
За сорок лет своей жизни Жираслан ни разу не взял в руки лопату, ни шагу не сделал за плугом, но зато ни одна свадьба знатных людей не обходилась без него. Не было равного ему в искусстве тамады, в искусстве управлять пиршеством, украшать его бойким, сказанным вовремя словцом. Мечтою многих молодых людей было достичь таких же совершенств, какими обладал их кумир Жираслан. Самая скучная компания становилась бурно веселой, если Жираслан удостаивал ее своим посещением.
«Каждый стоит той компании, какую он скрепляет», — так говорили о Жираслане, если иной раз кто-нибудь намекал на темные стороны этой личности. Всем он умел угодить и понравиться. Со стариками держался учтиво, умело поддерживал разговор о славном прошлом Кабарды, о лихих джигитах, о конях и об оружии. Со старухами заводил речь о родственниках и невестах. Приветливость, заразительная веселость, улыбка покоряли всех.
Но стоило Жираслану сесть на коня — его будто подменяли: игривость, словоохотливость, изящная простота исчезали, лицо становилось замкнутым. Казалось, устремленный куда-то вперед взгляд не видит ничего, хотя на самом деле именно тогда Жираслан видел и слышал вокруг себя так же хорошо, как птица с высоты.
Все в этом человеке было необычно — и одежда, и повадки, и страсти. И жениться он тоже задумал не как другие люди. Недавно вдруг узнали, что Жираслан сватается не к девице, а хочет привести в дом «княжну в возрасте», черкешенку. И дом готовил он по-особенному — вынул обыкновенные стекла и заново застеклил окна и веранду красивыми, цветными, непрозрачными.
Всадник подъехал к лужайке. Осадив жеребца, Жираслан спрыгнул с кошачьей легкостью, повел плечами, оправляя дорогую черкеску, звучно потрепал по шее коня, сказал:
— Домой, Шагди!
Помахивая головой и поводя глазом на хозяина, как бы вникая в приказание, конь послушно повернулся, показав сильные ляжки, поднял голову, словно всматриваясь, куда ему нужно идти, и рысью пошел обратно по дороге. Сход сначала замер, потом ропот восхищения прошел по толпе… И еще долго люди провожали глазами вороного, на котором прискакал Жираслан. Сам же князь-конокрад как-то незаметно затерялся в толпе.
На крыльцо вышел Гумар — рослый, грузный, с тяжелым взглядом из-под рыже-золотистой круглой каракулевой шапки. Гумар, если не был в седле, всегда слегка горбился. Казалось, сейчас под тяжестью заботы он горбился больше обычного. Широкой, как лопата, рукой сдвинул со лба шапку, провел по ноздрям пальцем и издал какой-то шипящий звук, — известно, что этот жест старшины означал озабоченность, раздумье и тревогу. И было отчего! За спиною Гумара на верхней ступеньке лестницы появилась вторая фигура, и тотчас весь сход снова ахнул. Тревога старшины стала понятна. Выступивший вперед пучеглазый человек с жидкими и тонкими усиками был не кто иной, как Аральпов, начальник полицейского участка, нальчикский пристав, не без основания называвший сам себя мечом Российской империи. Утверждали, что Аральпову ничего не стоит отрезать у человека ухо, нос, выколоть глаз. Кабардинцы прозвали его Залим-Джери, что значит — страшный, безжалостный.
На Аральпове был его излюбленный наряд — белая черкеска с позолоченными газырями, соединенными цепочкой; на правом бедре маузер. Трудно сказать, сколько человек он застрелил из своего маузера, — не всегда это делалось явно, но из этого же маузера он запросто стрелял в индюка или в гуся, приглянувшегося ему на дороге во время разъездов, и с еще теплой птицей в руках, с наглой усмешкой на лице спешил в дом какого-нибудь состоятельного человека, у которого наверняка найдется самогон.