«Не достанешься никому»
Барьер упал, и улицы наполнились страхом до краёв раньше, чем это сделал песок. Вайесс закричала — громко, во всю силу, так, что заложило уши, а на лице от напряжения выступила испарина — и уронила голову в ладони, утирая нахлынувшие слёзы. Её трясло так сильно, что не получалось двинуть ни единым мускулом. А грохот всё нарастал, надрывался, приближаясь всё быстрее и быстрее, тогда она закрыла уши и её голос потонул в общем гомоне ужаса и надвигающейся смерти. Пустошь падала вниз, скатываясь с исчезнувшего барьера волнами-цунами, пробиралась потоками между домов, наполняя собой этажи и утонувшие тела — бесповоротно и равнодушно, забирая то, что всегда ей и принадлежало. Вайесс это чувствовала — Пустоши было безразлично, всё равно, её просто спустили с поводка и направили вперёд, и, наверное, даже если бы она хотела, остановиться было невозможно.
«Боишься, Вершитель Эпох?»
Красная насмехалась над ней, всем своим существом показывая торжество и гордость за то, что была права. Перед глазами пролетела жизнь — не моменты, а лица — лица всех людей, которых она видела на улице, замечала мимоходом, лица знакомых и любимых, Его лицо с этой пронзительной лунного цвета радужкой, и снова цунами — неостановимая, безудержная, неистовая стихия, поглощающая на своём пути сам порядок вещей. Этого нельзя было допустить, она так далеко зашла не просто чтобы это закончилось вот так — глупо, абсолютно глупо. Вайесс подумала, что слова Бога об эгоизме совсем не были бредом, как ей казалось: в этот момент всё её существо было эгоизмом, желанием выжить и продолжать существовать, желанием ходить своими ногами по земле.
«Твои варианты безграничны…»
Пустошь покорно отозвалась на её просьбу, как друг, как старый знакомый, так вовремя подавший руку помощи. В пальцы ударила жуткая боль, и Вайесс казалось, будто её перепонки сейчас лопнут от накатившего шума — тысяч, десятков, сотен тысяч предсмертных человеческих голосов. Это была Пустошь — её непримиримость с прошлым, её настоящее сердце. Смех Красной утонул в чём-то небесно-синем и желеобразном, наполнившем её вены и хлынувшем в голову сплошным потоком воспоминаний и сожалений. Вайесс отпускала их, мирилась с ними, выбрасывала их на задворки памяти, забывала их — она чистила Пустошь, как умелый дворник, одним взмахом метлы смахивающий опавшие листья со ступенек подъезда. Она сражалась с болью, и неясно было, кто победит: сможет ли она принять и поглотить страдание, или же память заберёт её. Пустошь наползала на неё щупальцами, хваталась цепкими крючьями и лезла дальше, срывая кожу до кости чернотой, и сейчас Вайесс ненавидела всё за одну только эту непреодолимую, как стена, боль.
— Давай, ты готова! — прокричал Бог прямо ей в лицо, пытаясь заглушить рокот наползающего океана, и схватил за онемевшую руку. — Представь, чего ты хочешь, всем сердцем, всей душой, а потом пойми, что ты это можешь. Если ты смогла пересилить Пустошь, то и это можешь, точно можешь!
— Да… — одними губами прошептала Вайесс и подняла руку, разминая затёкшие пальцы.
— Теперь сосредоточься и максимально детально представь, чего ты хочешь! — продолжал кричать Бог, давая последние наставления. — Давай, максимально детально, поняла? Потом скажи это настолько громко, настолько возможно, уверь в этом себя и всё вокруг!
Кожа светилась синим, поглощала и усваивала его, перерабатывала и превращала в чистую энергию созидания результата. Вайесс чувствовала, как по венам бежит что-то знакомое, но в то же время ужасно далёкое — как алкоголь, но намного чище и естественнее. По венам бежало счастье — удовольствие от момента, наркотик одной секунды — здесь и сейчас, и больше никогда и нигде. Не существовало больше ни Бога, ни мира, но этот мир всё ещё нужно было сдвинуть — её последняя задача, цель, если быть точнее. Но чтобы что-то сдвинуть, сначала это нужно остановить до невесомости, до нулевой точки состояния в пространстве и времени, до нуля всего, что осталось далеко позади всеобъемлющего синего цвета.
— Остановись.
Мир замер на мгновение, и сразу же продолжил бежать, но уже без Пустоши — Пустошь замерла на месте, цунами остановилось, задев всего несколько кварталов, и Вайесс услышала, как неслышно песок бьётся о невидимый барьер — такой же, как раньше, но теперь её собственный, сделанный этими руками и этой мыслью. Людские крики прекращались, и в какой-то момент наступила тишина. Она была везде: на улицах, в головах, в её душе и во всех остальных оставшихся жить душах, тишина витала в воздухе ветерком и ударившем в нос запахом прожаренной на солнце пыли. Синева схлынула, и напала нечеловеческая слабость. Бог поддержал её за голову и осторожно уложил на дорогу, а Вайесс подняла глаза и долго смотрела вверх, пока дымка не заволокла глаза и она не отрубилась окончательно, тяжело дыша и жадно глотая ртом масляный воздух.