— Ты, справилась, ты молодец, — приговаривал Он, смотря, как во сне на её губах играет лёгкая улыбка, — всё получилось, ты справилась…
Бог усмехнулся, закусив губу, и посмотрел вверх, в чистое, перекрытое крышами небо. Теперь всё, к чему он так долго стремился, сбудется, всё сбудется, не может не сбыться…
Костёр
Лес был вневременным, бесконечным, как целая жизнь, как последний её осколок, еле теплящийся у него в руках. Он не мог вспоминать, не мог сожалеть или раскаиваться, потому что времени для этого ещё не хватало. Лес густел, наполнялся запахом листьев и коры, криками птиц и треском ветвей, а Энью продолжал идти, цепляясь за ветки, резавшие лицо и руки, пока от каждого такого прикосновения из глаз текли отвратительно солёные и до боли прозрачные слёзы, а по телу пробегала неунимаемая дрожь. Он ненавидел себя, ненавидел это немощное тело или просто то, что от него осталось, руку, культяпкой висевшую вдоль бока, кровь, капавшую на зелёное — его собственную кровь. Зелёный стал ему претить — он был тошнотворно неприятным, так что голова кружилась, а живот выворачивало наизнанку, заставляя падать или со всей силы облокачиваться на ствол. Он уходил вперёд, но сознание уходило ещё дальше, обгоняя его как минимум на время, как максимум — на расстояние. Одна месть держала их вместе, связывала канатами обещания и ужаса, верёвками семейных и дружеских уз, стоящей перед глазами картиной из чистой боли: смерть учителя, жертва Энн, его, Энью, побег. Силы покидали тело с бешеной скоростью, утекая, выливаясь из ран водопадом из страданий и бесцельного существования. Энью был квинтэссенцией бесцельности, всем тем, что до этого избегал. Злоба вскипала в нём ядовитым пламенем, пробегала жаром по опустошённым венам, ранила сердце.
Энью открыл дверь. Рука с усилием отпустила покрывшуюся мхом ручку, и холод дерева сменился на скрип гнилого пола и шорох мышей. Стало тяжело дышать, и свежий воздух больше не проникал в лёгкие, уступив место затхлости и пыли. В маленьком слуховом окне были видны деревья, но это было совсем другое место, отличное от того, где он был раньше, совсем иное даже по атмосфере, по цветам и образам, возникавшим в голове. Оно не существовало, нигде и никогда, но всё же, он был здесь, и значит, его не существовало тоже, окончательно и бесповоротно. Избушка — старая, старее, чем самые древние здания, которые он видел — ответила на мысль гневным треском и стрёкотом насекомых. На вид комната была небольшой, от силы на несколько человек: покосившийся стол, приставленная практически в упор потрескавшаяся от времени печка, просевшие брёвна стен и изъеденный мышами бесцветный ковёр. Энью пошёл вперёд, задев и уронив единственную табуретку, и она развалилась напополам, сильно ударившись о пол и разлетевшись полегчавшими частями к углам. Дверь напротив тянула его к себе, просила открыть, и он открыл, послушно положив ладонь на такую же шершавую и мокрую ручку.
Он был в той же комнате, снова, но теперь с потолка, выбивая хлюпающий такт, падали капли воды, скатываясь и задевая за острые углы прибитых сверху досок. Вода странно пахла дымом и гарью, резко выделяясь на общем фоне сладковатой застойности и древности, разъедая нос и рот неприятным ощущением жажды и налипшей на тело грязи. Хотелось собрать в руку капли и умыться, убирая скопившиеся грехи, очищая память и душу. Руки сами поднялись к низкому потолку, и по руке скатилась первая едкая, жирная, словно бы восковая капля. Энью слизнул её с руки и протёр второй упавшей в ладонь пропотевший лоб. Кожу защипало, как от спирта, а язык онемел, мешая говорить, но ни двигать губами, ни чувствовать боль он не мог, будто его чувства и возможности были платой за вход в этот бесконечно одинаковый лабиринт.
— Рад видеть, что с тобой всё в порядке, — Энью не сразу заметил Леварда, прислонившегося к печке, но когда обернулся, не удивился, словно так и должно было быть. Перед ним стоял обугленный, мёртвый сосуд, продолжавший из последних сил держать душу и разрушенный силой Нима.
— Учитель, — Левард в ответ поднял почерневшую голову. — Что с Энн?
— Я не видел её, так что, думаю, ещё жива.
— Ненадолго, да? — Энью опустил голову, сказав именно то, что было у него на уме. Изба заставляла не врать.
— Не знаю, как получится, — Левард пожал плечами, и с них посыпалась зола. — Важнее, что с тобой случилось.