— Как тебя зовут? По-настоящему? — и, подумав, добавила, — У тебя же есть имя?
— Меня звали Порядком, Существом, Иллюзией, Обманом и Правдой, Разочарованием и Целью, чаще — Судьбой. Я — Фабула, я — то, как всё должно быть и как быть не должно. Я — доказательство аксиомы, каждый правильный выбор на свете и истина, поставленная под сомнение. Я — свобода воли и неизменность случившегося. Я сменил сотни имён и лет, роль Вершителя на роль Судьи, отрёкся от имени, данного мне матерью и отцом.
— Как… тебя звали?
— Джон, — в голосе Бога больше не слышны низкие, величественные нотки. — Меня звали Джон Фолкс.
Чёрно-белый шар затрещал по швам, осыпался обсидиановой крошкой, отвергая человеческое имя. В воздухе повисла тревога, откололись и остановились серебряные пылинки, вытягивая за собой всё больше и больше частей барьера. По поверхности пробежали изломы, рассекающие свет на множество мелких, похожих на бумагу лоскутов. Фабула расставил в сторону руки, и они потянулись к нему, облепляя со всем сторон сплошным покрывалом второй кожи. На секунду она увидела, как части тела сшиваются, создавая тот образ, что она видела на испытании, и вновь исчезают, словно не желая показываться надолго, возвращая Фабулу к знакомой ипостаси.
В следующее мгновение они уже сидят на камнях, а между ними неярко горит костёр, раз за разом повторяя одинаковые всплески пламени. Вокруг тишиной тлеет лес. Деревья в нём настолько высокие, что верхушки теряются в наплывающем сером небе, и не видно крон — только голые стволы и сучья, и всё вокруг какое-то коричнево-серое, будто у природы забрали все светлые оттенки. Кажется, что лес бесконечен, и что все деревья-лезвия одинаковые до бесконечности, только ничего дальше метров ста не разглядеть: там земля теряется под сплошной бледностью то накатывающего, то уплывающего обратно тумана.
— Ты правда тот, кого я видела? — спросила Вайесс, как только пришла в себя. — Ты и, кажется, Фатум?
— Мир не один, — проигнорировал вопрос Фабула. — Их, как минимум, много, как максимум — бесконечность. Я и Фатум, по крайней мере, отвечаем за «много». Наша работа — исправлять отошедших от пути Вершителей: ровнять картину мира в целом так намного быстрее, чем каждого человека по отдельности. Мою роль сменили, самого меня не спрашивая. Множество смертей — одна за одной — и я пролез наружу, наверх через стену переплетений судеб, увидел время в ином свете. Это не добро или зло, не порядок или хаос — просто долг: как у каждого в этой Вселенной есть обязанность жить, у меня есть обязанность следить, поэтому я слежу.
— И ты всё ещё человек? — спросила Вайесс.
— Да.
— Зачем тебе я?
— Я и Фатум когда-то были знакомы. В те времена, когда меня звали Джоном, он был моей семьёй. Я бы хотел, чтобы он изменился, быть может, он и сам этого хочет, но факт в том, что он остаётся верен последним сказанным словам. Он стал собой первым, и тогда в его голове что-то разбилось, перещёлкнуло… Он попытался изменить меня, сломал мою память, попробовал подчинить, исправить. И в тот момент, когда я ломал в себе эту стену, когда разрушал созданные им препятствия, я понял, что значит «свобода воли». Настоящая, человеческая свобода. Поэтому, когда я стал Фабулой — идолом, извечной профессией — я поклялся не отбирать её у людей.
— И что теперь? Ты будешь сражаться за это со своей семьёй?
— Так было раньше, но не сейчас. Сейчас он мне не семья, не враг и не союзник: он просто есть, и изменить это нельзя, и то, что он вернётся в новом теле, даже если я выиграю — необходимость. Фатум — система, как я, ты и каждый человек в каждом мире. Уберёшь одну деталь — и всё развалится, перемешается и запутается, и распутывать придётся бесконечно. И всё же от себя человеческого я отказаться не могу и хочу сохранить то, чем гордятся люди — выбор. Поэтому мне нужна ты — антивероятность, непоследовательность, та, что может строить собственные судьбы на фоне уже существующих.
— Мне остаётся, — прошептала она, пытаясь переварить сказанное, — только согласиться или отказаться?
— Даже в этом вопросе — да, — запнулся он. — Я даю тебе выбор.
— Что ты собираешься сделать, когда найдёшь его? Его возможно победить?
— Я не хочу его победить, даже если это возможно. Я хочу показать ему тебя, показать ту силу, что даёт линия судьбы под контролем Вершителя, а не Судьи. Хочу показать, что вместо того, чтобы контролировать, заставлять, можно оставить, как есть. Вселенная уже — нечто целое, и значительное вмешательство в её планы только всё портит. Фатум считает, что выбор — лишнее, что жизнь должна идти по заранее подготовленному пути. В этом и его человечность, и его предназначение. Раз миры перманентны, значит мы тоже, поэтому быть Фатумом — одновременно его желание и природная необходимость, так же, как для меня — быть Фабулой.