— Ты как? — кивнула Вайесс.
— Спрашивали то же самое, — Джон покрутил затёкшим плечом, насколько этого позволяли оковы. — Ответил то же самое.
— Извини, — Вайесс даже не заметила, как зам оказался рядом. Может, как раз потому что лицо его вряд ли было шире того самого шеста.
— О чём ты?
— Сделал всё что мог, но, к сожалению, могу я мало что, — он присел на корточки, похлопал её по плечу, потом поднялся и пошёл к выходу, нацепив задом наперёд сероватую кепку. — Надеюсь, увидимся. Удачи!
— Угу, — кивнула она, как бы в благодарность.
— У него всё будет хорошо, — улыбнулся Джон. Улыбался он странно, как будто уголки его губ по самым краям были сшиты невидимой ниткой. — Он хороший человек.
— Думаешь, да?
— Знаю.
— Вот как, — Вайесс заметила, как несколько человек отделились тенями от палаток и направились в их сторону. — Значит, проверять не буду.
Их было двое — в темноте не разглядеть, но смотрели они высокомерно, исподлобья и очень враждебно, как на облезлую скалящуюся собаку. Она знала, что рано или поздно произойдёт что-то подобное, не могло не произойти. Первый удар пришёлся по рёбрам, после второго что-то справа хрустнуло. Лицо дёрнулось от вспышки гнева, татуировка заплясала линиями по щеке, заклацала чёрными челюстями, но Вайесс судорожно прикусила язык, и горьковатый привкус крови привёл её в чувство. Белый мир потёк искрами, пока удары сыпались по лицу, рукам, коленям, что-то ломалось и её бросало в конвульсии, но она продолжала смотреть и уговаривать себя не вмешиваться, не делать то, чего делать не следует. Один из ударов по лицу оставил на нём пару кровоточащих трещин, — ботинок по ощущениям был не легче камня, — потом ещё пинок, и двое удалились, оставив за собой узоры синяков и пятен. За дни обучения её лицо приобрело прежние очертания, особенно квадратно-острые скулы и почерневшие от песка волосы. Глубоко посаженные глаза больше не терялись за синяками голода, и теперь эти раны смотрелись на щеке как капля грязи на белом кафеле. Было в этой обновлённой внешности что-то северное, снежное и серебряное, природная чистота и твёрдость стали, и сталь эта пугала смертельным блеском оружия.
— Дай руку, — Джон протянул свою, насколько получилось. — Ты как?
— В порядке, — усмехнулась она, с треском несколько раз выломав кисть из наручника. — Даже не представляю, как ты это так долго терпел…
— Ничего, это вынужденная мера, — Джон взял сломанные пальцы в свои, и в них потекло что-то волнистое и неровное, как море на детском рисунке, как благодарность или прощение. — Сосредоточься и помоги мне.
До самого восхода всё было как во сне, или, может, и правда во сне. Она снова видела чудовищных порождений пустоши, а те стаями жались к её ногам и плакали, пока ядовитые слёзы подземных, бесконечных, как судьба, рек голубоватым блеском прожигали кожу, въедались в ткани, шипя и пенясь. Руки по очереди гладили каждую мохнатую морду, прижимали к губам клокочущие пасти, потом Вайесс что-то говорила и отпускала, наблюдая, как скрипя шаркает по белой пустоте когтистое существо. К ней подходили всё новые и новые: огромные жужжащие насекомые, чёрные тени и шипастые ленты, бесформенные груды железного куста, исковерканные временем животные старых эпох, и каждого она отпускала на свободу, как собственное дитя, смахивая тыльной стороной ладони льющийся из глаз песок, потому что в этом сне она была — Пустошь.
— Подъём! — ёё взяли за шиворот и за наручники, подняли и толкнули к заведённому грузовику. В одном из ведущих она узнала того, кто оставил ей шрам, и, ухмыльнувшись, подставила ему щёку, на которой от удара не осталось даже следа. — Твою ж мать!
Вайесс засмеялась. Её усадили назад, за решётку, громко захлопнули дверь. Зажужжали колёса, и Вайесс узнала дорогу по рытвинам и ухабинам, каждым раз неудобно кидавшим её на скамейку. Джон сидел рядом, напротив, и пялился в потолок, запрокинув голову назад и сложив на коленях руки. Странно, но внутри было… пусто. Не как от грусти или обиды, а просто пусто: ни знакомые очертания стен и небоскрёбов, ни тот же самый путь, что она проделала в начале, не вызывали ни радостной ностальгии, ни сожалений. В последнее время много хотелось спать, и она откинулась на зеленоватую ткань тента, закрыв глаза и замедлив дыхание. Вайесс в который раз снилась она сама — одновременно изнутри и со стороны, — и каждый раз она сливалась с пустыней, обнимая всё вокруг нежной мягкостью песков времени. А потом она протягивала руки, и чернота послушно плясала под мелодию её жестов и фраз, понимая всё с полуслова, с движения губ, направления взгляда…