— Но?.. — ещё нетерпеливее перебил хозяин.
— Дело в том, что по нашим отчётам, если вы полностью прочли документ… — Теровин гневно зыркнул на него, пытаясь понять, чего тот добивается. Конечно, он не читал всё полностью, у него просто не было на это времени, — …враг переправляется через недавно вырубленные в скалах горные тоннели, и уже скоро здесь будет не меньше десяти сотен мятежников. — Левард довольно посмотрел на округлившиеся глаза лорда. Конечно, он знал, что этот зажравшийся эгоист даже не пытался думать ни о чём, кроме собственной злости и набитого кармана, — Если мои расчёты верны, боюсь, что подкрепление, которое уже отправили, несмотря на ваши протесты, всё же не успеет дойти вовремя.
— Что?! — похоже, он просчитался с масштабом угрозы, но позиций сдавать не хотел.
— С вашего позволения, это значит, что всё же придётся использовать только то, что у нас под рукой, — парировал магистр.
— Даже не смейте говорить о «нас»: никаких «нас» нет, и не будет! — Теровин, похоже, забыл о споре и теперь отстаивал только свою «честь», которая давно перешла в беспринципность, — Делайте, что хотите, но не смейте мешать и указывать, что делать мне! — он делал акцент на каждом слове, придавая себе более угрожающий вид, но старик, похоже, даже не реагировал на его вспышки ярости, — Не забывай, отродье, что хозяин здесь всё ещё я!
— Благодарю за милость, господин. — Левард улыбнулся, показывая, что не обратил внимания на оскорбления. Теровин опешил. Он понял, что чёртов старик только этого и добивался, ждал, пока он выйдет из себя, а потом нанёс решающий удар, не сказав ни слова. Это было поражение — однозначное и постыдное. Ему стало тошно от себя и от своих слов, тошно от того, каким он стал, от того, что не мог прекратить обливать этой въедливой желчью неприязни людей вокруг.
— Я вызову вас позже, — это была плата — Теровин расплачивался за свою ошибку. Он сдался. Когда трое покинули комнату, склонив головы и мягко прикрыв за собой дверь, хозяин вздохнул с облегчением. Он наконец-то остался один. Наедине со своей глупой гордостью.
***
Они все были совсем не такими, как она себе представляла. Она не просто сторонилась — она ненавидела их каждый день, каждую секунду нахождения в этом аду. Этот город был другим — отчуждённым от мира, отчуждённым от жизни, от быта, от нормальности. И люди в нём были ненормальными. Они внушали страх, недоверие, каждый взгляд болезненно-белёсых глаз лучился напряжением. Она боялась ходить здесь, просто выйти на улицу уже было испытанием для её маленького мирка уюта, для её «хорошей» реальности. Они стояли там и тут, заполняя собой, кажется, всё пространство вокруг — своими выражениями лиц, запахом, цветом кожи и одежды, бранью, тонкими пальцами, опирающимися на крепкие стены вокруг и совсем шаткие — внутри. Они били, ругались, кричали, жгли, хромали, падали, поднимались, шли, пили какую-то дрянь, клали в рот какую-то дрянь, были какой-то дрянью. Она думала, что никто из них не сказал бы, куда они шли. Без души, без тела, без рассудка — вместе с мусором и грязью она каждый день ярко и безрадостно жгли свою жизнь. Ей было здесь душно, невозможно было вдыхать эту пустоту, не прожигая сердце.
Она жила в одной комнате с молодым парнем, лет девятнадцать на вид, но она не знала точно — они не говорили. Наверное, они даже не виделись. У него не было смысла смотреть никуда, кроме как в пол, как будто его не тянет ни в одно место, кроме сырой, прикрытой досками земли. Иногда она глядела в окно, как он уходит гулять с друзьями — жмёт им руки, обнимает, смотрит в глаза, улыбается и… смеётся. Это было так натурально, что каждый раз она по возвращении пристально вглядывалась в его лицо в надежде на маленькое, незаметное изменение, но видела одно и то же. Однажды ночью она осторожно исследовала его пальцы и шею, аккуратно приподняв одеяло, — на них могли быть пятна — но не нашла там ни следа наркотика или травы. Потом она увидела его глаза — он не повернулся, никак не среагировал — он просто не спал, смотря куда-то за спинку кровати, за стены домов, за город. Она никогда его не понимала, и знала, что не поймёт: никогда не сможет так смотреть. Парень был из другого мира, из тех, кто приходит в него и уходит, существуя только в виде пыли, которую ветер гоняет из стороны в сторону без всякой на то причины.
— …В этом мире не выжить, если ты не жертва обстоятельств, — говорил ей один хороший знакомый, которому она написала, чтобы расспросить про болезнь соседа, — Хорошо живут только те, кто убивает людей на улицах, или те, кто убивает человека в себе. Боюсь, что в нашем случае — второе.