— Один человек попросил меня… — она начала говорить, сама того не замечая. Бог Пустоши внушал некую уверенность, с ним хотелось поделиться, рассказать, и с каждым словом в речь как будто возвращалась энергия. Теперь она рассказывала так, словно он был её другом, семьёй, самый близким человеком. Скорее всего, это было внушение или самовнушение — она не разбиралась — но после всех невзгод это для неё было нужнее всего остального, — …найти свой путь, найти, что делать дальше. Но я не знаю, что делать дальше. Я одна, посреди пустыни и… вы зачем-то меня спасли, — она ухмыльнулась тому, как глупо это прозвучало, но эта ухмылка только добавила ещё больше уверенности. — Я очень благодарна, хоть не понимаю ваших мотивов, всё равно благодарна и не буду спрашивать… Просто, у меня нет идеалов, как у Мэла, или принципов, как у Кораса, или, мечты, как у Макри. Они все погибли, не оставив тех, за кого могла бы умереть я. У меня есть моё прошлое, которое загнало меня в угол, и настоящее, которое загнало меня в тупик. Ради чего… мне жить?
Они встретились глазами. Это не была схожесть или согласие — просто нечто, связывающие их воедино, нечто выше понимания их обоих. История боли, написанная в одних, против истории смысла в других. Бог Пустоши точно говорил что-то настолько важное, что эту мысль нельзя было выразить в словах, нельзя было показать или почувствовать. Её можно было только узнать, понять самому, и именно это сейчас крылось за серьёзностью пронзительно серых зрачков. Бог озвучивал правила мира, в котором он живёт, правила игры, где победитель — уже тот, кто их осознаёт, и не обязательно играет. Это продлилось всего секунду, но именно в этот момент в ней умерло что-то старое и родилось новое, кристально чистое создание — средоточие исконной мысли, настолько сложное, насколько способен выдержать человеческий мозг. Она видела звёздное небо, аккуратно сложенное и помещённое перед глазами, ставшее самим её взглядом — растущие, ярко горящие точки света на чёрной пустоте без дна и границ.
Когда Вайесс наконец очнулась, Бога Пустоши уже не было. На его месте лежал только рюкзак и сменная одежда — того же покроя, но новая, вместо рваных, покрытых кровью остатков, всё ещё висящих на ней. Жажда отступила, но временно: даже то время, что она продержалась без воды и еды, уже было смертельно для обычного человека, так что, видимо, она оставалась в сознании на последних частичках воли, и никак нельзя было предсказать, когда именно они кончатся. Она разделась и осмотрела свои руки — не считая пары рубцов и покраснений, всё было в порядке, и это было на самом деле удивительно: вылечить серьёзные раны и заражение в шаге от летального исхода — для этого требуется либо невероятное мастерство, либо невероятное чудо. По её мнению, Он был способен и на то и на другое. Натянув одежду и похлопав себя по бокам, проверяя, что куртка сидит нормально, она оторвала несколько кусков от старых штанов, сохранившихся лучше всего, превращая их в бинты, и положила их в рюкзак вместе с ботинками и парой неиспользованных дров, на всякий случай. Она вышла из убежища, и камни отозвались протяжным воем, загоняя в ловушку вездесущий, поменявший направление ветер, поднимающий белый дым от исчезнувшего костра. По правую руку, километрах в десяти, маячили окнами без света низкие здания какого-то города, ночью слившиеся с темнотой и спрятавшиеся от глаз, но сейчас хорошо просматривающиеся даже сквозь низкую пелену песчаной позёмки. Где-то с другой стороны на горизонте занималась громадная чёрная буря, играя потоками смерчей и взрывая ими каменистую почву.
— Первое — надо найти воду, — шёпотом проговаривала она, чтобы лучше запомнить план, если мозг начнёт отрубаться. — Может быть, дождь или хотя бы ручей, который я попробую процедить через фильтр. Второе — дойти до города и хоть где-нибудь переждать бурю, если успею и хватит сил, а там уже… решу на месте — остаться или искать путь домой.