— Я… Что это значит?
— Значит, что я лечил все твои раны, когда ты попадала в передряги. Слишком много внимания обычным иллюзиям — твоим собственным иллюзиям. Хватит врать себе, — его голос стал насмешливее, или Вайесс просто показалось. — Ты просто одна. Ты думаешь не о том, что бросила ты, а о том, что бросили тебя — не помогли, не дали совет или печенье с предсказанием. Ты открывала их всю свою жизнь, читала и демонстративно выбрасывала, но слова оттуда были единственным, за что цепко цеплялась твоя память. Все люди, которых ты называешь «товарищами» — ты забыла о них, ты бросила их, если попробуешь вспомнить их лица, не выйдет. Ты одна и всегда будешь одна, если не похоронишь себя вместо них.
— Прекрати… Ты… Чего ты добиваешься?
— Ничего.
— Для чего это всё?
— Просто так. Мне интересно, чего ты сможешь добиться. Чего сможет добиться та, что стёрла в пыль десятки человек, только получив силу, только услышав одно слово, только отзвук, звон кнопки, по которой послушной собаке выдают незаслуженную еду. Ты считаешь себя особенной — и так и есть. Ты выпавшая из механизма проржавевшая деталь, затупившаяся шестерня, мешающая часам идти в такт, ты пыль под ботинками мира, ты игрушка любого потока, податливая, слабая, никчёмная. Тебе страшно от одного звука моего голоса, я слышу, как бешено бьётся твоё прогнившее сердце, как ты пытаешься снова натянуть маску, как вор-домушник, попавшийся в ловушку.
Вперемешку с полившейся с новой силой кровью и брызгая слюной, она изрыгала проклятья, крутясь на застрявших балках и разрывая плечо на ошмётки. Бог её не слушал, игнорировал смертную оболочку, копался в ней и вытаскивал наружу намертво прикреплённое, застывшее внутри, загоравшееся от света, который не должно быть узреть.
— Бешеная собака набросится на руку с едой, ты же — сначала на еду, а потом прокусишь руку. Ты как застрявшая ветка на обочине реки — ни вперёд, ни прочь от течения. Ты не умеешь меняться — только следовать, покоряться, услуживать, только ненавидеть и мстить иллюзиям за свою же ненависть. Ненависть и страх — они руководят тобой, они подчинили тебя, посадили на цепь, заковали руки в кандалы, а мозг — в привычки и стереотипы. Но ты умрёшь — сейчас ли, потом — и не останется ни их, ни тебя. Голод по ощущениям сожрёт тебя заживо, и ты не будешь ничего чувствовать, не будешь чувствовать ни ран извне, ни язв внутри. Природа избавляется от особей, не подходящих системе, она стремится к идеалу, к борьбе между способными бороться. У неё есть путь — проторенный, проложенный тысячами поколений — путь баланса и стремления. Человечество навязало себе иное — оно потакает себе, создавая и разрушая на принципе довольствия, но довольствие не корень идеала, его система строится не обделённых, это её столпы, от которых оно строит мир, уничтожая его. И каждый, такой как ты, внёс лепту в то, что ты наблюдаешь сейчас, умирая на обломках своего бездействия.
— В тебе нет ничего человечного… Пусти! — она попробовала вырваться, но отпустившие руки только сильнее насадили её на балки, вырвав из горла крик.
— Надеюсь, ты ошибаешься.
***
«Я испытала то, что тебе никогда не испытать, слышишь, а, Бог? Ты думаешь, что я боюсь тебя, — но я ещё не боялась по-настоящему. Ты не понимаешь, да… Ты не понимаешь, потому что слишком далеко, потому что у тебя нет инстинктов. Всё, кроме них. Но одна составляющая ломается, — всего одна, и ты уже не тот, кем себя считал. Ты сжигаешь руку на костре и точно так же, не задумываясь, сжигаешь себя. Пустошь породила тебя, она кормит тебя заблудившимися душами, агониями сломанных судеб. Ты говоришь, что я потерялась, но разве ты терял?»
«Ты не чувствуешь боль, ты уже не человек. Ты сдался, я — ещё нет, я пытаюсь, я иду, застреваю, но иду, а ты сидишь и смотришь. Ты можешь только смотреть, потому что Пустошь заставила тебя смотреть. Я видела, кто ты такой — ты её центр, ты и есть она, ты гордишься этим, эта гордость переросла в насмешку над остальными, в самоуверенность, но по-настоящему, получается, кто слабее — я или ты?»
«Ты думаешь, что я такая? Что я чернильное пятно, случайно упавшее с твоего пера, когда ты рисовал что-то красивое. Скажи мне, какая твоя мечта? Расскажи, чтобы я упала к тебе в ноги и молила простить. Готов умереть за неё, как Макри умерла за свою? Ну, молчишь, да? Почему сейчас мне не отвечаешь? Нечего сказать, сволочь, или тебе просто тошно от осознания того, что ты сволочь, а? Ты «оставил» меня в живых, заставил жить, как домашнее животное. Оставил… Ну и зачем, я же сдохну, ты и бровью не поведёшь, а сдохну я скоро…»