— «Тень» никогда не наводит справок попусту.
— Если останешься на Второй, не произноси вслух этой глупой и бессмысленной клички. — Теперь Джин уже злился.
Он замолчал, перебирая пальцами скатерть. А мне было смешно. Я раскусил, что его огорчало. Избалованный и капризный, он боялся потерять игрушку-друга, собутыльника, напарника в лихих кавалерийских набегах на рестораны и бары. В СВК — два не любят праздношатающихся, а я был типичным праздношатающимся, отпускным космиком, баловнем счастья в долгосрочном отпуске, полным хозяином своих часов и минут. Так думал Джин. Его заставили работать, а меня никто и ничем заставить не мог. Я мог сказать: «Плевать я хотел! Что-то не нравится мне сидеть в тухлой гостинице в пустыне под куполом и жевать вонючие орешки». Только одного не знал Джин, что именно так я никогда не скажу, а согнусь в три погибели, если нужно, чтобы получить заветную визу, и буду гнуться так перед любыми уорренами и факетти, чтобы хоть доползти до засекреченного города с именем Лоусон. Бедный-бедный, наивный Джин!
— Тебе дадут бессрочную визу, — сказал он.
— Ценю.
— Но в один прекрасный день спросят, что ты собираешься делать дальше.
— Поглядим. Может, мне и не захочется с тобой расставаться.
Джин вскочил, протягивая бокал.
— За что пьете? — спросила Жаклин у двери. Она вошла без стука.
— За прекрасную, прекрасную, прекрасную Вторую Планету, — сказал я.
— Тебя ждут в баре, Джин, — деловито произнесла Жаклин, подойдя. — «Песчанка» уже стыкуется.
«Песчанка» — песчаный корабль, сообразил я и с трудом сдержал вздох: на этом корабле для меня не было места.
— Мы пришлем за тобой специальный, — понял меня Джин. — И с жильем порядок: я законтрактовал целый этаж в отеле.
— Иди, иди, — подтолкнула его Жаклин, — я догоню. Мне еще надо проститься с Чабби.
Мы остались одни.
— Повезло с визой? — усмехнулась она.
— Вопреки вашим стараниям, мадам.
— Неужели вы думаете, что я летела на Вторую только из удовольствия увидеть, как вы останетесь с носом? Смешно и наивно. Вы плохой психолог.
— Не нужно быть психологом. Я знаю все виды ищеек.
— Грубо.
— Что заслужили. Я бы сказал это вам еще в космолете, да мешала Линнет.
— Вы явно не в духе, Чабби. Вы даже не спросили, почему я сейчас у вас.
— Я это знаю. У всех пассажиров была цель. Одни ехали к родственникам, другие на работу. Только у меня ее не было и нет.
— А если появится?
— Цель?
— Нет, работа. Неужели старого космика не тянет к своей профессии?
Я подумал и спросил:
— Что же мне они предлагают? Летать?
— Если вас тянет — летать. Пилотировать транспортные космолеты. Если хочется пожить в местных условиях, могут предложить контроль грузов на космодромах. Нечто вроде инспекционных осмотров перед полетом.
— Вы сказали: на космодромах. Я не ослышался?
— Не ослышались. У нас их несколько.
— Не секрет, где еще?
— Секрет. Узнаете после проверки.
— Значит, будут опять проверять?
— Будут, Чабби, — сказала она твердо. — И серьезнее, чем вы думаете.
Глава 16,
в которой пойдет речь о превратностях детской игры в «горячо — холодно»
Одно из окон моего двухзального номера выходило на территорию космовокзала, вернее, отражало ее с помощью невидимой системы зеркал, другое окно-стена было частью накрывающего вокзал купола. Сквозь его суперглассовую толщу далекое солнце казалось еще более холодным и блеклым, а кирпичная пустыня до горизонта и нависшее над ней мертвенно-лиловое небо только завершали пейзаж, от которого даже у здорового человека сводило челюсти. За толщей купола свирепствовала песчаная буря, вздымая валы песка, как морские волны. Сквозь этот пыльный туман можно было рассмотреть, как внизу под окном у стыковочного шлюза в синюшной траве пришвартовался песчаный корабль, а проще говоря, аэробус на воздушной подушке. С такими же стекловидными стенками, как и наш купол, он отчетливо просматривался, и даже сквозь пылевые вихри можно было видеть, как рассаживались в креслах пассажиры, мелькнула мальчишеская стрижка Линнет, космы Джина и латунные пряди Жаклин. На меня никто не взглянул, вероятно не предполагая даже, что я наблюдал за ними, стыковочные швы разошлись, и «песчанка», похожая на стеклянного жука, убрав стойки, поплыла над кирпичной пустыней.
Холл космовокзала вдруг словно вымер — смотреть было не на что, а меня после дрянной выпивки неудержимо клонило ко сну.