— Татьяна Павловна!
— Да?
— А вы, Татьяна Павловна, верите Пчелкину?
Катя стояла, ухватившись за парту обеими руками и в упор, сурово глядела на учительницу. «Ай, сероглазая!» — в страхе и восторге подумала Татьяна Павловна и доверчиво, как ученица, кивнула:
— Верю, Катя.
— А ты, Лебедева? — спросила Катя. — Ты веришь?
Лебедева с трудом выбралась из-за парты. Как всегда, она что-то жевала. Лебедева кивнула торопливо.
— Нет, ты скажи! Голосом скажи! — потребовала Катя.
— Да, да! — заспешила Лебедева, стряхивая крошки с передника. — Да, верю!..
— А ты, Семенов?
Семенов, что умел ходить колесом и презирал Прохорова за тупость в математике, гибкий и смуглый Семенов взлетел над партой и, пожав плечами, сказал:
— Ну, верю…
— А ты, Дутов?
Дутов, краснея и зная заранее, что проглотит букву «р», старательно произнес:
— Вею.
Катя протягивала руку и громко, грозно называла фамилии. Татьяна Павловна следила за Катиной рукой и слышала: «Верю… И я… Да, верю…» Она видела, как из-под руки косится на говоривших Пчелкин, как нервничает Прохоров и оттого паясничает еще пуще…
— Все! — сказала Катя. — Все.
Раздался звонок. Татьяна Павловна удивилась, что никто не вскочил со своего места, не побежал к двери. Все сидели на местах и ждали. Она поняла, что обязана что-то сказать. И тогда она сказала то, что чувствовала все эти сорок пять минут:
— Спасибо, Катя!