Это он Мазину говорил за тем самым столиком, где тот недавно с Борисом толковал, только о другом, совсем о другом. Но понимал Мазин обоих.
— Кажется, понимаю.
— Спасибо. Я на вас очень надеялся.
— Все-таки сомневаешься в своем решении?
— Нет. Почти нет. Зачем биться, как рыба об лед? Жить-то осталось сколько? Разумнее…
— Покой и воля?
— Именно. Не белка в бессмысленном колесе, а покой. И воля вместо мнимого счастья в рабстве, в зависимости от тщеславия. Не согласны?
— Сам я так на вещи не смотрел. Я всегда по службе с результатом обязан был считаться, а с этой точки зрения убранный двор тоже кому-то нужен. Советую, не бейтесь над аксиомой. Я и сам подобные мысли пережил и сомнения. А сегодня вижу, что могу и пользу приносить и известную самостоятельность сберечь. Видели, девушка ко мне приходила?
— Дергачева дочка?
— Вы ее знаете?
— Ее, собственно, не знаю. А отец тут частенько околачивается. Он художник-график. Был книжным иллюстратором. Теперь, разумеется, в полном завале, но пьет, по-моему, как в лучшие годы.
— Интересно. Зачем он сюда заходит?
— В правлении художников состоит.
— Понятно. Видно, тут она вывеску нашей «Ариадны» и увидала.
— Скорее всего. А что ее к вам привело?
— Двенадцать лет назад у нее мать пропала.
— Неужели? А я-то думаю, что это у нее родительница такая молодая?
— Вы и мачеху знаете?
— Мачеха в департаменте культуры работает. Наш Дом, как я понимаю, от нее в некоторой зависимости находится. Ведь герб и флаг мы сменили, а кадры, как и прежде, решают все. А Марина профессиональная революционерка. С неруководящей работой не справляется.
— Вот и пролили вы некоторый свет, благодарю. Неплохо для первого знакомства с делом.
— А надеетесь найти?
— Попытаюсь. Нужно с бывшим инспектором встретиться, что пропавшей в свое время занимался.
Глава 3
Обитал Пушкарь от города недалеко, но билет на автобус стоил столько, сколько недавно еще хватило бы добраться до Москвы. За эти деньги и пришлось Мазину основательно потрястись по безнадежно разбитой тяжелым грузовым транспортом дороге, пересекающей городскую «промзону». Долго и уныло тянулись вдоль шоссе бетонные корпуса, свалки промышленного мусора и глухие заборы, на одном из которых он прочитал порядком слинявший призыв: «Долой съезд идиотов и коммуняг!», а на другом — поновее: «Победили фашизм — победим и ельцинизм!» Потом за окном возникла степь — весенняя, темная, не обработанные в этом тяжелом году поля, сливавшиеся на горизонте с таким же темным, затянутым тучами небом. А вскоре автобус, миновав прибрежные холмы, выехал на мощенную мелким камнем широкую сельскую улицу, пересекавшую большой приморский хутор Закатный, вытянувшийся вдоль мелководного серого, как и степь, залива.
— Закатный! — подтвердил водитель и спрыгнул на обочину размять ноги.
Мазин вышел следом.
— Не скажете, мамаша, где тут Пушкарь обитает? — спросил он пожилую, по виду местную женщину.
— Пушкари-то? А вот иди прямо и ихний дом сразу узнаешь. Андрей его недавно весь новым кирпичом переложил, а дед во флигеле, что пониже. Иди! Рядом тут.
— Спасибо, — поблагодарил Мазин, предположив, что у Андрея большая семья, раз деда во флигель отделили.
Женщина указала ориентиры почти точно, только обиталище Пушкаря оказалось не рядом, но Мазин учел сельскую особенность восприятия пространства — то, что непривычному к пешему ходу горожанину кажется продолжительным, для селянина рукой подать.
Дом Пушкаря был большой и казался новым. Стены из светлого, не успевшего потемнеть кирпича возведены были на замшелом каменном фундаменте, из тех, что закладывались в старые времена с запасом прочности на поколения. Зато флигель поодаль смотрелся подлинным ровесником почтенного фундамента. Был он сооружен некогда добротно, но время свое дело сделало, а людская забота обошла стороной. Деревянный флигель выглядел ветхим и мог бы показаться заброшенным, если б не яркие цветы герани в небольших, почти на уровне земли, окнах.
Невысокий крепыш в брезентовой штормовке с откинутым капюшоном с любопытством наблюдал с крыльца, как Мазин приостановился у калитки.
— К нам, что ли? — крикнул он. — Заходите, собака при мне не тронет.
Большой пес простонародных кровей тем временем выскользнул из будки, посмотрел на Мазина, приоткрыв внушительные клыки, потом перекинулся взглядом с хозяином и прилег в ожидании распоряжений.