— То, что вы мне сказали, дальше не пойдет.
— Спасибо, — откликнулась Марина. — Мне эта девчонка не падчерица. И не племянница даже. Сколько я с ней провозилась! Мужику не понять. А вместо благодарности…
— Как вы ее поведение объясняете?
— Как же! Родная мама роднее тетки. А телеграмма? Я знаю? Спросите у психиатра. Выдумала, чтобы мы с отцом против ее розысков не возражали. Будто мы враги ей! Конечно, мы с мужем разыскивать Эрлену не собираемся. Где ее искать? На том свете? И зачем? Думали, и Лилька сечет, что к чему? Оказалось, иначе мыслит. Что поделаешь? Просмотрели, недоработали. Пусть сама убедится. Ищите!
— Вы уверены, что матери нет в живых?
Дергачева подумала.
— Уверена, нету.
— Почему?
— Была бы живая, давно б объявилась. Она не из застенчивых. Видите, каково мне? Всю грязь раскопать заставила.
«Да, к сестренке она иначе, чем Лиля, относится».
Это все, что позволил себе подумать Мазин, ибо не смог еще составить собственного законченного мнения.
— А вы не допускаете третьего варианта?
— Какого?
— Телеграмму отправила не Эрлена и не Лиля, а кто-то еще?
— Вот уж и в голову не приходило. Кому это нужно?
— Да кому угодно. Начиная от «шутника» до прямого негодяя. Таких, между прочим, сколько угодно. Обидеть человека легко, а уязвимость мерзавцев притягивает.
Марина смотрела недоверчиво.
— Конечно, всякое бывает, но я у Лильки врагов не замечала. Ее скорее жалеют все. Даже неприятно. Вроде какая-то приблажная, несчастненькая, обиженная, родными забытая. А мы-то к ней всей душой. Нет, это ненормально, я считаю.
— Ну, приблажной она мне не показалась.
— А нормальной? Без выдумки ни на шаг. Странная девочка.
— Вы твердо стоите на том, что Лиля сама отправила телеграмму?
Марина покачала головой.
— Другого не вижу.
— Хорошо. Предположим, вы правы, и Лиля сама себе послала телеграмму, и все это, как вы говорите, фантазия. Допустим. Однако и фантазия от чего-то отталкивается. Почему Лиля почувствовала потребность разыскивать мать именно сейчас?
Вопрос задел начальницу.
— Наверно, мы ей надоели, — выговорила Марина с сарказмом.
— Не думаю. Она о вас очень тепло отзывалась.
— Верю, на словах она справедливая. Но сердцу, как видно, не прикажешь.
— Вот-вот. Жалости к матери, к несложившейся судьбе ее…
— Откуда ж Лильке знать, как ее судьба сложилась? Тоже фантазии, воображение. О нас бы с отцом лучше подумала.
— Кто-то мог о матери узнать, проинформировать.
— А, вы опять за свое! Этот кто-то и телеграмму отбил?
— Если хотите. Сомневаетесь? Посмотрим. Мой долг выполнить поручение. Пусть даже правда горькой окажется. Но она хочет знать.
— И вы считаете, это гуманно? А если узнаете, что Эрлена опустилась, бедствует. Знаете, как Лилька с ее уязвимостью отреагирует? Она в больницу попасть может.
— Что же прикажете делать?
— Тут я вам приказать не могу. Скажу только, о человеке нужно думать.
Невольно вернувшись к привычной риторике, которая требовала обязательной серьезности, Марина как-то по-особому поджала губы, согнав с лица «демократическую» улыбку.
— Согласен, согласен, — кивнул головой Мазин. — Понятно, что эта история не только девушку травмировать может, но и вам с мужем ни к чему.
— Вот именно. Я считаю, мы свое пережили. Я тогда еще сказала: такая, как Эрлена, мне больше не сестра. Она сама себя в наших глазах убила.
— Если бросила ребенка и убежала с любовником…
— Именно сбежала.
Тон Марины становился жестким.
— Я пока знаю только, что она уехала и не вернулась, — заметил Мазин. — Дальнейшее мне не очень ясно.
— Нам ясно, — подчеркнуто возразила Марина, как бы подводя черту под затянувшимся разговором. — Не в санаторий она поехала. Это факт.
— Вы всегда так считали? Не сомневались?
Что-то в этом вопросе смутило Марину. Она сочла нужным ответить поподробнее:
— Ну, это понять можно. Я тогда поступок Эрлены восприняла с прямолинейностью юности. Как предательство. И не вижу оснований свое отношение пересматривать. Короче, сестру я любила, но истина дороже, потому я и под держала Владимира.