— Все так думают. Но я никогда не распеваюсь.
Тем не менее ему стоило бы воспользоваться советом Ольги Везанской и поработать над своими диминуэндо. Всего двадцать пять минут занятий со старой преподавательницей — и ему уже казалось, что он заглянул в зияющую бездну. В такие мгновения он задавался вопросом, сможет ли претендовать хотя бы на место хориста в каком-нибудь армейском театре в Афганистане. Его два миллиона проданных дисков казались ему теперь самой большим недоразумением конца двадцатого столетия. И всё из-за этих чертовых диминуэндо. Он увидится с ней через пару дней в Мюнхене, и еще до того как откроет рот, она уже узнает, занимался он или нет. Если нет — заставит его наверстывать упущенное с помощью «сеансов гестапо», как она их называла. К слову, эти сеансы будут стоить ему бешеных денег.
За поворотом показалось кафе — шале, чьи покрытые фресками стены напоминали часовню в первом акте «Тоски». Над дверью усмехалась щекастая Дева Мария, а над металлической вывеской парил ангел с розовыми крылышками. Дальше на фасаде виднелись пастельные облака, золоченый епископ и несколько безымянных святых с облупившимися одеяниями и нимбами.
— Пожалуй, закажу-ка я пиво, — сказал он. — Огромную запотевшую кружку с копной пены.
— Вы его заслужили — вы ловко управляетесь с тележками!
Они расположились за железным столом в тени навеса. Внизу застывшим водопадом растекался лес. Орландо подумалось, что сверху все выглядело еще более романтичным, нежели на равнине. Он положил локти на стол и едва не опрокинул его, с трудом удержав равновесие.
— Сплошные совпадения, — сказал он. — У героини «Вертера» на руках была орава детишек, вы же — фея-благодетельница, окруженная стариками.
— Схожу за сигаретами…
Орландо остался один. Откинувшись на спинку садового кресла, он мог созерцать за ближайшим отрогом горного хребта массивные башни замка Бергфольд. Солнце стояло уже в зените, и ему показалось, что он различает зеркальную гладь спрятавшегося за горой озера.
В вышине парили птицы, и легкий ветерок понемногу относил их на восток.
Нет, правда, у меня нет живота. Этот идиотский утренний рефлекс… Он закрыл глаза и открыл их снова, услышав приглушенное чирканье спички. Карола курила спокойно, но затягивалась глубоко.
Он взглянул на нее. Она откинула голову на спинку, с облегчением вздохнула, и певец различил едва заметную карандашную линию на ресницах. Она накрасилась. Очевидно, для него — не для сборища же стариков! А может, для себя, у женщин этот машинальный жест еще ничего не означает. Может быть, она красилась каждый раз, когда ездила за равиоли. Для кассирш. Я становлюсь идиотом.
Орландо не был донжуаном. Уже достаточно много лет ему вовсе не нужно было соблазнять женщин — они сами шли к нему в руки. И поэтому он очень смутно представлял себе, с какой стороны подойти к делу. Они подкарауливали его в барах, машинах, апартаментах роскошных отелей, и он ничего не делал, чтобы они там оказались. Труднее всего было отказать. Это случалось редко, но все же случалось; тогда он выступал «соблазнителем наоборот»: приходилось объяснять, почему они не могут быть вместе. Он говорил о своей изменчивой, полной переездов жизни, о своей усталости, профессии, которая, как и спортсменам, запрещает ему некоторые радости жизни; он приглашал их поучаствовать в этом жертвоприношении. «Помогите мне сказать вам нет, Александра, самому мне наверняка не справиться». У него всегда были наготове фразы и тактики, позволяющие остаться наедине с собой и спокойно лечь спать. Заметать следы и отсеивать самых назойливых помогал Джанни. Однажды некая голландская меломанка три недели преследовала его по всей Европе. Она даже поведала ему по телефону о своем бюсте метр двенадцать в окружности и добавила, что имеет «от него» около пятидесяти пиратских записей. Как-то вечером в Праге она оставила для него сообщение в отеле «Вортека», в котором выложила свою последнюю карту: во время оргазма она могла петь партию Нормы. Тоже мне, Каллас от секса!
…Карола смеялась. Каким-то детским жестом она стерла пену с уголка губ.
— Вы так и не сказали, почему не любите оперу.
— Моей бабушке очень хотелось, чтобы я пела. Целых четыре года она заставляла меня брать уроки, а по вечерам аккомпанировала на пианино… А у меня в десять лет была только одна страсть…
— И какая же?
— Баскетбол.
Солнце поднималось все выше… Под навесом совсем не осталось тени, и через несколько мгновений даже Дева и ангелы засияли в лучах солнца.
— Расскажите мне о вашем доме престарелых.