Орландо Натале раздвинул занавес и вышел к рампе. Он простер руки к публике и еще шире улыбнулся. Вновь поднявшая волна окатила его, и ему показалось, что он слышит, как зеленые волны разбиваются о гальку морского берега…
Один на рифе, точь-в-точь как романтические персонажи с обращенным к океану взором на картинах, полных светлых бликов и теней.
Лучший оперный тенор наших дней… Вертер… Кому из них они аплодировали?
Его руки опустились, и в это мгновение он различил на первом балконе чудаковатый силуэт Куртеринга…
Было уже за полночь, когда он вышел из театра и добрался до своего «вольво», припаркованного на одной из отлогих улочек у Кранцплаца. Налетевший ветер, казалось, опустошил город. Полы плаща липли к ногам, одетым в джинсы, и Орландо, ссутулившись, продвигался вперед. Проехать двести километров. Точнее, сто девяносто три. Он любил вести машину в кромешной тьме, и даже в лютый мороз опускал стекла. В такие моменты единственной реальностью для него оставался лишь треугольник асфальта, вырванный из темноты светом фар, да огоньки на приборной панели. Чудесные мгновения, полная смена обстановки. Комфортная неподвижность в салоне из кожи и стали в сочетании со скоростью, разрывающей бездонный мрак ночи. Смесь опасности и спокойствия. И еще одиночество — темное и бездонное, как море. Вихри оркестра и хора, шумные сражения и безумные любовные дуэты, каватины, жалобные напевы и все эти «до» верхней октавы сменялись чуть слышным урчанием мотора, и салон автомобиля казался космическим кораблем, запущенным в невесомость. Лишь огоньки приборов: сто шестьдесят, сто восемьдесят километров в час… Это было наслаждение совсем иного рода — после ослепительного сияния люстр и костюмов плотное, густое спокойствие салона автомобиля напоминало старый бархат, ласковый и приветливый… За это стоило побороться, ведь агенты и импресарио настаивали, чтобы его везде сопровождал личный шофер… Нужно было слышать, как они живописали ему все выгоды поездок в лимузине, где он мог бы спать на заднем сиденье, отдыхая после дневных трудов. Но Орландо не сдался. Он исколесил сначала Италию, а потом и всю Европу: из Парижа в Неаполь, из Рима в Берлин — ездил повсюду, где пел.
Он включил пятую передачу и надавил на газ. Прямая дорога пересекала долину, справа во мраке утопал лес — он чувствовал его тяжелое и мощное дыханье… Ветер здесь густо пах растительным соком и смолой… Вдалеке за лесом простирались холмы и озера Великого герцогства Люксембургского.
Местность — в самый раз для Вертера. Решительно, эта роль его не отпускала. Однако бог его знает, может быть, этот персонаж был вовсе на него не похож. Романтическая раздражительность и лихорадочность была полной противоположностью его безупречного профессионализма. Вертер любил лишь Шарлоту — у него же в жизни было столько нелюбимых женщин… Это можно сравнить с охотой, и охотиться ему, с его-то голосом, славой и свободой, было легко… Разве что та история с Хеленой де Бинджерс, хористкой Хьюстонской оперы, случившаяся около пяти лет назад… Но в конечном счете она для него ничего не значила. Однажды утром солнечный луч, упав на подушку, осыпал волосы молодой женщины золотой пылью. Несколько секунд ее глаза напоминали океанские глубины… И еще улыбка. В какое-то мгновение ему показалось, что это и есть любовь, что она уже стучится в дверь и вот-вот ступит на порог, но женщина спрятала лицо в тень, и очарование тут же испарилось, а охватившая его страсть улетучилась. Достаточно одного жеста, локотка, прикрывшего лицо от слишком жаркого солнца, и море куда-то испарилось — со всеми его бурями, штилями и закатами, когда уходящее лето расцвечивает пляжи медными и оливковыми оттенками.
Прощай, Хелена, целых пятнадцать секунд я почти любил тебя… Он сел в самолет на Торонто, где должен был петь «Тоску», и больше никогда ее не видел.
Вертер же был совсем иным. Он приехал в деревню, заглянул в глаза Шарлоты, и его жизнь раз и навсегда переменилась. Она нянчится со своими братиками и сестричками, однажды вечером танцует с ним, и вдруг как-то лунной ночью, в момент признания, он узнает, что она принадлежит Альберту, «тому, кто мужем станет мне, как завещала мать». Он бежал, пытаясь все забыть, потом вновь увидал ее — уже замужнюю, в объятьях Альберта. Он понимал, что она тоже любит его, однако им не суждено быть вместе… Зачем же жить без Шарлоты? Под предлогом дальнего путешествия он одалживает пистолет, пускает пулю себе в грудь и умирает на руках своей несчастной возлюбленной, единственной страсти всей его жизни… Долгое время книга Гёте была запрещена, ведь ее выход спровоцировал волну самоубийств «а-ля Вертер»…