— Но я должен признать, что ближе всех для меня роль Вертера, — правда, за оперой в данном случае стоит роман Гёте…
Говоря это, Орландо заметил, как человек пошевелился, и блики от люстр и зеркал сделали его почти полностью невидимым. Потом он вновь на секунду появился, и сквозь его серый пиджак теперь просвечивался пол, словно этот тип был прозрачным. Человек из стекла и резких, ослепительных электрических бликов.
Орландо, сидевший до этого закинув ногу на ногу, сменил позу, поменяв таким образом угол зрения. Лицо потеряло прозрачность, тень смыла вспышки света, и тенор встретился глазами с Хансом Крандамом.
— Помимо чисто музыкального удовольствия от исполнения такой блистательной партии, как в случае с оперой Массне, огромную радость чувствуешь уже от того, что играешь столь известного литературного персонажа, который самой своей значимостью…
Говорить он мог долго, но ничто не заставило бы его в этот миг оторвать взгляд от Крандама. Куртеринг все ему рассказал, объяснил, почти убедил несколько дней назад в том венском кафе. Слишком много в студенте было жизненных сил, чтобы сводить счеты с жизнью. Разгадка крылась в другом, и вывод напрашивался сам собой. Альберт, Альберт, чьи друзья хозяйничали в городке, Альберт-убийца… И вот теперь Альберт находился в тридцати метрах от него, за грудами кабелей и аппаратуры, сваленной на старинные ковры и на плиты.
— Не думаю, что здесь стоит говорить об окончательно сложившемся персонаже. Существует множество Вертеров, ведь он олицетворяет одновременно и невозможность любви, и само отрицание этой невозможности. Именно поэтому его нельзя назвать отрицательным героем. Вертер пытается вырвать Шарлоту из рук Альберта…
И ему это удастся, старик, поверь мне, удастся…
— К сожалению, господин Натале, наше время истекает. Мне остается лишь задать вам последний вопрос, и задам я его с крайней осторожностью…
Что-то было не так. Несколько минут назад Уолколф почувствовал, что внимание собеседника ускользает: изящные, но механические фразы следовали одна за другой, а сам певец всматривался вдалеке во что-то, что его явно волновало. Нужно было заставить его вернуться, сосредоточиться на беседе.
Один из техников встал и закрыл собой Крандама. Орландо с трудом поборол желание наклониться влево, чтобы не потерять его из виду. Он почувствовал, как на виске забилась жилка. А что, если Крандам выстрелит? Вдруг он вооружен? Тогда этот идиот в аляповатом галстуке получит сенсацию века: представить только — его собеседника убивает в прямом эфире ревнивый муж. Да ведь рейтинг его программы подскочит раз в пять! Жаль, на алом кресле кровь будет не видна.
«Тенор, истекающий кровью!» «Последняя „Богема!“», «Человек-голос убит!»
Молчание.
Затянувшее молчание. Натале понял, что от него чего-то ждали, и он понятия не имел — чего.
Уолколф поднял руку.
— Стоп.
Он улыбнулся Орландо, и его брови удивленно изогнулись. Ни дать ни взять, лягушонок.
— Кажется, вы не расслышали моего вопроса?
Орландо вздрогнул.
— Простите. Мне показалось, что среди людей в холле я увидел одного знакомого… позвольте…
— Прошу вас.
Орландо взглядом нашел Джанни.
Итальянец уже шел к нему. Его оливкового оттенка кожа блестела в свете «юпитеров», а на большом пальце правой руки красовался изумруд.
— В холле в толпе есть некий Ханс Крандам. Найди его и передай, что мы можем встретиться в баре после съемки. Пусть он дождется меня.
Джанни наклонился ниже.
— У тебя обеспокоенный вид. Какие-то проблемы с этим типом?
Уолколф сидел в трех метрах, сцепив руки на коленях. Не попросишь же Джанни убедиться, что у того человека нет при себе пистолета! Он становится смешным… Но ничего, очень скоро все должно решиться…
— Извините. Если вам угодно, мы можем продолжить.
Уолколф кивнул. Оба кинооператора вновь подступили ближе. Лягушонок поднял руку.
— Мотор… Прямое включение.
Едва слышное потрескивание аппаратов. На камере зажигается красный глазок.
— Орландо Натале, дубль два…
В виски «Black and White» Ханса Крандама таяли льдинки.
— Женщины всегда правы. С этим ничего не поделаешь. Возможно, в прежние времена их и сдерживал целый клубок связей. Но кто сегодня сможет удержать Каролу против ее воли?
Орландо слушает его, почти не вмешиваясь. Его роль слишком легка, чтобы что-то усложнять: знаменитый иностранец, богач и любимец публики… Что он может сказать бедному Альберту? Попросить прощения за то, что увел жену?