— Куда ты положила бабусю?
В повисшей тишине издалека донесся крик ночной птицы.
Молодая женщина ответила, не оборачиваясь. Эти три слова, произнесенные меццо-сопрано, он, должно быть, запомнит на всю жизнь.
— В холодильник, — сказала она.
Потом повернулась, и он разглядел ее профиль. Так Орландо Натале впервые увидал Каролу Кюн.
ДНЕВНИК АННЫ ШВЕНЕН
Отрывок I, 12 ноября
Странно. Почти сорок лет я копила опыт, названия, определения… Я написала целых четыре тома, и про них говорят, что когда-нибудь они станут Гейдельбергской Библией (о, Небеса, не дайте мне сделаться автором Священного писания!), однако, как бы там ни было, иногда, когда я анализирую или просто наблюдаю свои собственные реакции, мне вдруг кажется, что всё, или почти всё, бесполезно. Потому что время от времени я ловлю себя на такой нелепой наивности, поймав на которой какого-нибудь первоклассника, я бы в отчаянии воздела руки горе. Одним словом, приезд новой пациентки укрепил меня в мысли, что здравый смысл во мне не умер окончательно… Однако я знаю, что он является источником самых глубоких человеческих заблуждений, и особенно это касается той области, в которой многие считают меня сведущей.
Дело несложное, его можно изложить в двух словах. Из-за новой пациентки из двенадцатой комнаты (все четные номера находятся непосредственно в моем ведении) у меня сразу возникла проблема личного характера: не рискуя ошибиться, эту пациентку смело можно назвать красивой. Я знаю, или, скорее, должна бы знать, что это не имеет никакого отношения к ее болезни, однако с этой стороны меня подстерегают дополнительные трудности: всегда удивительно сталкиваться с людьми, психика которых тебе кажется интересной, в роли пациентов. Впрочем, «красивая» — не совсем подходящее слово, у нее (хотела написать «просто», но в этой области ничего не бывает просто) такой взгляд, который мужчины, видимо, любят ощущать на себе, занимаясь любовью или совершая очередную глупость. Можно предположить, что тот же эффект распространяется на большинство окружающих.
Ее глаза даруют прощение.
Вот то, что я могу про нее сказать. Несмотря на нейролептики и на то, что Антон называет легальным избиением химической дубинкой, у нее в глазах словно сверкают зеленые огоньки, и эта нежная зелень когда-нибудь пробьется из-под снега…
Между нами сразу же возникла некая связь; мне захотелось спасти эту девчонку, потому что есть в ней что-то весеннее, и это «что-то» пока не улетучилось, я чувствую его под мерзлотой лекарств… Болезнь — это лютая зима… и именно мне предстоит восстановить смену сезонов в этой сломанной женщине, о которой я пока ничего не знаю, за исключением того, что писали в газетах. То есть ровным счетом ничего: всего лишь пикантная история. Она для меня — загадка. Сегодня вечером я не буду открывать медицинскую карту — боюсь спугнуть это очарование… От нее исходит благодать, которая придаст мне силы. Я предпочитаю ничего о ней не знать. Только взгляд и иногда улыбка — словно проталина в снегах… Я занесла, ее имя в реестр… Это все: Карола К. Комната 12. А еще есть письмо от этого Натале… полная чушь.
II
…в дыхании весны
Всё этим утром напоминало оперные декорации. Орландо давно понял, что самые красивые на земле места находятся на театральных подмостках. Никакой закат, никакие сумерки не сравнятся с фонарем Стрехлера, чей свет пробивается сквозь слои тюля искусственного неба. Ни один дворец не сравнится с теми, которые декораторы возводят из пластика и сборных шлакоблоков… Лишь благодаря ошеломляющим декорациям, созданным Зефирелли для «Аиды», и аскетичным, знойным декорациям Зеше, на фоне которых Орландо впервые пел «Кармен», он влюбился в Египет и Испанию… Там, на нескольких сотнях квадратных метров, умещались все чудеса света, подретушированные и представленные во всей своей красе; никакие лунные пейзажи, никакие головокружительные видения не могли сравниться с тем, что изобретали некоторые декораторы на театральных подмостках… Вся Германия с ее рейнскими берегами, зубчатыми замками, возвышающимися на горных пиках, словно каменные факелы над опаловыми и сапфировыми водами — все это и рядом не лежало с чудесами, умещавшимися на сцене во время постановок «Тетралогии» в Бейруте.
Но этим утром Бог, если он все-таки есть, взял на себя роль гениального постановщика. Сквозь бледные липы проглядывало солнце, усеивая мощеный двор домика в Сафенберге аквариумными бликами… А над крышами усадьбы, над ее высокими трубами виднелись склоны холмов, плавно переходящие в голые скалы утесов.