— Это вы сами вино делали? — спрашиваю я, допив первый бокал и одобрительно улыбнувшись.
— Сам, своими руками, — гордо отвечает он. — От года, конечно, зависит, когда лучше, когда хуже, но плохим оно у меня не бывает.
— А вы добавляете в cuve[34] сахар? — с видом знатока спрашиваю я. — Или виноград сам по себе достаточно сладкий?
— Ни грамма сахара не добавляю, — объявляет Деревянный Король, — в моем вине нет ни грамма сахара!
— Ну иногда и про такое слышишь, — глупо добавляю я.
— Это зависит от сорта винограда, — раздается в ответ, — он должен созреть, и созреть полностью, тогда все в порядке. И все же, — продолжает он довольно и с удивлением, — это вино не тяжелое! Оно не тяжелое. Точно не тяжелое. В общем, нет, оно не слишком тяжелое.
— И все равно у него чудесный вкус, — говорю я.
— Иным и не угодишь, — отзывается Деревянный Король с осуждением, — иным подавай дорогущее вино из какого-нибудь знаменитого виноградника. Я не говорю, что дорогие вина плохие, но к чему все это? Кстати, — разъясняет он, — бывает вино, после которого еще можно работать, а бывает вино, после которого работать уже не получается. Потому что оно слишком тяжелое. Иногда вино бывает слишком тяжелое. Но это вино не тяжелое. После него можно работать. Даже на вкус оно не тяжелое. И не слишком легкое — совсем нет, — но и не тяжелое. Его можно пить весь день. Его можно выпить столько, сколько захочется.
— Жизнь хороша, — беззаботно говорю я.
— Это все милостью Божьей, — удивляет меня своим ответом Деревянный Король. — Но кто поймет? Как человек может все постигнуть? Это ведь невозможно.
— Невозможно, — смущенно отвечаю я, и мне наливают третий бокал.
— Есть много напитков, которые вообще-то лучше не пить, — утверждает Деревянный Король. — То есть не пить много. Есть люди, которые пьют слишком много. И слишком крепкие напитки. Это плохо. Рюмка коньяка или пастиса, eau de vie[35] на донышке при случае — почему нет? В этом ничего плохого нет. Но не слишком много, это ни к чему.
— А вы никогда не выпиваете слишком много? — спрашиваю я, тут же сожалея о собственной смелости.
— Что такое «много»? — начинает Деревянный Король. — Да, раньше, да.
Он качает головой: его страшное, обветренное, сизое лицо внушало мне ужас, когда я только поселился в деревне.
— Раньше да…
Мы немного помолчали.
— Семь лет я боролся с дьяволом, — добавляет он вдруг таким тоном, будто мы разговариваем о погоде.
Я чувствую себя неловко и, пытаясь это скрыть, решительно осушаю третий бокал.
— И кто победил в этой борьбе? — я стараюсь, чтобы вопрос прозвучал безразлично.
— Я. Я победил, — объявляет Деревянный Король, тоже прикладываясь к вину. — Но в одиночку такую битву выиграть невозможно. Мне Господь помог. Потому я и победил.
— А что он, дьявол, делал? Чего хотел? — спрашиваю я, под влиянием вина становясь все более дерзким.
— Это было странное время, очень странное, — утверждает Деревянный Король. — Чего он хотел?.. Дьявол добивался, чтобы я пил, когда хочется…
— А что в этом плохого?
— Но он еще хотел, чтобы я пил, когда мне этого не хочется, — заканчивает Деревянный Король. — И это было нехорошо. Это было совсем нехорошо. Странное время. Это уж точно.
— А теперь от дьявола ничего не зависит?
— Сатана силен, — говорит Деревянный Король. — Сильнее, чем многие думают. Но против милости Божьей он бессилен. Потому я и победил.
Мы опять несколько минут помолчали.
— Это было странное время, — повторяет Деревянный Король. — Но все позади. И теперь я пью только, когда мне хочется. А если не хочется, никогда не пью.
— Всем бы так, — нервно отвечаю я, потому что этот рассказ тронул меня больше, чем я осмеливаюсь признаться.
Мне пора идти, но приходится ненадолго задержаться:
— Нет, давайте еще по бокалу, на дорожку.
«На дорожку» мы выпиваем больше, чем по бокалу, и я, пошатываясь, выхожу на белый свет.
— Все предрешено, — поневоле смирившись с моим уходом, мсье Экклезиаст по прозванию Деревянный Король провожает меня к двери и пожимает руку. — Все предрешено. Просто мы не знаем, как все сложится.
Предательство
Знакомый автору сих строк пятидесятилетний индивидуум Ян Л., в настоящий момент проживающий в Ле Г. (дом Реве в Дроме), дезертировал из нидерландской армии в 1946 году.