— Что это означает, Фэсэфэ? — спросил он. Это было сокращение от «Фабрика Старинного Фаянса», но я не осмелился сказать этого.
— Да просто буквы, — ответил я.
— Но тут все время одно и то же, — настаивал он, рассматривая другие предметы.
— Ну и что, — сказал я. — Ладно, давайте это всё снова уберем.
Они собрались было убрать предметы на место, но Вертер уронил один горшочек, который разлетелся на куски до неузнаваемости, накрошив кучу порошка.
— Какая жалость, — сказал Вертер, застыв на месте и уставясь на осколки. Я в досаде заметался туда-сюда. Когда все было расставлено по местам, я закрыл шкаф, сунул ключ в карман и уселся на кровать. В комнате снова повисло молчание.
— Пойдемте теперь все на улицу, — сказал я и выключил лампочки. Мы протопали вниз по лестнице и молча двинулись к входной двери.
— Мне еще уроки делать, — глухо сказал я.
Они продолжали стоять в дверях.
— Уходите, — сказал я, — я останусь тут. У вас гадкие привычки.
Дирк пошел домой, но Вертер и его сестра все еще стояли. Я, ничего не говоря, дал им пару крепких тычков, отчего они взвыли, потом быстро отскочил в дом и хлопнул дверью.
В пустой спальне я долго стоял у окна. С сосновых ветвей облетали редкие иголки. «Тишина плывет под парусами», — подумал я.
На следующий день был дождь. В полдень я нашел в почтовом ящике письмо от Вертера. Текст гласил: «Элмер. Больше не приходи ко мне домой. Я не шучу. Ты толкаешься, потому что ты подлый. С клубом покончено, потому что я больше не хочу. Вертер». Это было написано карандашом на половине листа, вырванного из школьной тетради.
Я тут же вызвал на улицу Дирка и показал ему листок, но при этом размахивал им и держал подальше от него, так что он не мог толком ничего прочесть.
— Это кое-что секретное, оно только что пришло, — сказал я. — Это письмо. Нужно немедленно устроить собрание.
Мы отправились в сарай. Там я дал ему прочесть текст.
— Ты, как преданный член клуба, конечно же, понял, что происходит, — сказал я. — Он — очень ужасный шпион. Он проник в клуб, чтобы все рассказать врагам: таким образом он хочет развалить клуб. Он уже давно этим занимается. Он у председателя открыл шкаф, чтобы разбить красивые вещи. Это для того, чтобы навредить клубу. Мы должны спрятать список членов клуба в потайном месте.
Дирк продолжал смотреть на письмо, но ничего не говорил. Читая, он небрежно ковырял болячку на колене.
— Ты знаешь, что клуб, в котором двое членов, это очень хорошая вещь? — спросил я. — Это, вообще говоря, лучше, чем три члена.
Дирк выронил записку и стал шарить по земле, пока не нащупал пустую жестянку из-под сиропа; он попытался ногтями приподнять крышку. Внезапно я возненавидел его.
— Ты тоже должен выйти из клуба, — сказал я. — Он тебя тоже подстрекает, я отлично это вижу. Ты тоже хочешь, чтобы клуб прекратил свое существование. С этой минуты ты исключен.
Дирк ничего не сказал и продолжал возиться с крышкой. Я встал.
— Тебе придется покинуть собрание, — сказал я. — Если ты снова захочешь вступить в клуб (но это очень сложно), тебе придется послать письмо председателю и попросить прощения. Ты это сделаешь?
Я не оставил ему возможности для ответа, а начал сдержанно пинать его.
— Ты все развалил, — сказал я. Он не вставал, и я за руки поднял его и вытолкал наружу. Я смотрел ему вслед, пока он молча плелся прочь.
Дождь перестал, но воздух был влажный; царило безветрие, хотя над крышами медленно плыли гряды облаков. Я вышел из сарайчика. На куске картона я написал: «Кругом враги клуба». Я прикопал его, сложив в крошечный квадратик, и обозначил место веткой, сломленной с куста бузины.
На следующий день я с Дирком и Вертером не разговаривал. Поскольку холода не кончались, я больше не ходил в сарайчик, но частенько забирался на чердак. Там я подолгу сидел в одиночестве. Я назвал это место «Очарованный Замок» и приколотил гвоздями к двери картонку, на которой цветным карандашом вывел эти слова.
Однажды в среду, в полдень я впустил в дом маленького серого кота, который, кашляя, сидел под дождем на крыше. Я запер зверька в ящике большого рундука и оставил его там на несколько часов. Когда я вновь открыл ящик, дно, обклеенное обоями в цветочек, оказалось перепачкано вязкой слизью. Я снова выбросил кота на крышу, с которой он, чудовищно кашляя, пропал из виду.
— Он кашлял и потому должен быть подвергнут пыткам, — громко сказал я, глядя вслед коту через одно из маленьких окон. Я частенько стоял там, созерцая улицу и размышляя.
Когда мне было нечем заняться, я расковыривал на чердаке мягкую штукатурку и топором колол ее в куски. Всякий раз после этого меня охватывала печаль, и, если у меня был с собой стеклорез, я пытался выцарапать свое имя на оконном стекле, но по большей части мне это не удавалось; тогда я снова выходил на улицу.