— Есть кое-что еще, что должно быть занесено в правила клуба, — сказал я, — в чужом доме ничего нельзя портить. Кто это делает, должен выйти из клуба. — Я немедленно записал: «3. Если в чьем-то доме собрание, никто не имеет права что-то портить. Кто это делает, должен выйти из клуба». — Я прочел это Маартену, взял топор и принялся отбивать штукатурку на стене, возле дыры. Внезапно Маартен сказал, что ему нужно домой, и ушел. Пока он спускался по лестнице, я украдкой смотрел ему вслед, а потом вновь бесшумно пробрался на чердак. Взяв бумагу, которую хранил в кармане, я перечеркнул текст на обеих сторонах и написал: «Пытки растений. Можно ветку, когда она на дереве еще растет, прибить гвоздями к изгороди. Тогда она умрет медленной смертью. Можно еще ее надрезать и напустить в нее чернил, тогда у нее будет совсем другой цвет и она умрет, потому что это будет длиться очень долго». Я оставил пробел и написал чуть ниже, с новой строки: «Если найдешь гриб, можно спичками развести под ним огонь. Тогда он изжарится снизу, пока еще в земле, потому что он там еще сидит». В последнем параграфе я написал: «Если на растении сидят пауки, нужно тоже развести под ним огонь. Тогда они больше не убегут». Сложив бумагу, я засунул ее на грудь, под рубаху, поскольку счел, что карман моих штанов — место недостаточно надежное.
Я зазвал наверх нашего кота, серого с белыми пятнами, и некоторое время гладил его. После этого принес снизу пару бисквитов и поставил высокий квадратный ящик, в котором прежде хранился чай, в шатком равновесии на край лестницы, отверстием к себе. Я скормил коту пару бисквитов и бросил остатки в ящик. Зверек залез туда и, своей тяжестью нарушив равновесие, вместе с ящиком скатился вниз. Я внимательно следил за падением. Затем вернулся на чердак, чтобы перечесть написанное о растениях. Собираясь вновь сложить бумагу, я услышал, что мой брат идет наверх, так что я ее проглотил.
С утра в понедельник снова шел дождь; в полдень небо было все еще затянуто. Вернувшись из школы, я хотел было пойти на чердак, но оказалось, что моя мать развешивала там белье. Несмотря на холод, я пошел в сарай. Основательно продрогнув, я поджег консервную банку со спиртом и стал смотреть на разреженное, неподвижное пламя.
— Это благочестивое пламя, — сказал я торжественно. Я поймал паука-косиножку и бросил его в жар. — Со всех сторон приносятся жертвы, — сказал я нараспев. Время от времени я поглядывал в сад Маартена.
Увидев его, я загасил спирт и равнодушно направился к нему. Маартен был в дождевике, стоял и смотрел в небо.
— Будет дождь? — спросил он.
— Думаю, что да, — сказал я, — но не сильный. — И торопливо продолжил: — Это не страшно, когда плохая погода, потому что у меня есть клубное помещение для собраний; мы всегда можем туда. — Маартен продолжал смотреть в небо. — Это там, — сказал я, указывая на сарай. — Может, какие члены клуба и думают, что оно не очень хорошее, потому что там холодно, но мы можем там развести огонь. Пламя в банке. Оно стоит перед председателем, и оно не гаснет, и все равно туда не нужно ничего бросать. — Я пригласил его пойти и посмотреть, но он сообщил, что ему надо сходить к часовщику, чтобы забрать кое-что из починки. Я пошел с ним.
По дороге мы долго не разговаривали. В конце концов я нарушил молчание.
— Ты все еще можешь вступить в клуб, — сказал я. — Или тебе не нравится название «Новый Армейский Клуб»? — Я обратил его внимание на то, что можно устроить новое собрание. Когда он ответил, что клуб, состоящий из двух человек, да еще живущих по соседству-бессмыслица, я предложил ему завербовать новых членов.
— Да не хочу я ни в какой клуб, — сказал Маартен в конце концов. Мы надолго замолчали. И вновь я заговорил первым.
— Ты что, сразу начинаешь трусить? — спросил я.
— Вовсе нет, — ответил он.
— А я все же подумал, что ты не такой уж храбрый, — напирал я. — Ты, вообще говоря, не кажешься уж очень храбрым. Я никогда не верил, что ты в самом деле смелый.
Он ничего не ответил. До самой лавки мы не обмолвились ни словом.
Нам нужно было свернуть в узкую улочку. У лавки мы остановились: в витрине было выставлено такое, что мы засмотрелись: сложное орудие, которое я сперва принял за весы. При ближайшем рассмотрении, однако, это оказалось механизмом без какого-либо определенного назначения, смыслом которого было озадачивать или развлекать публику.
Крупные и мелкие металлические шарики время от времени падали в медную чашу, при этом большая стрелка показывала их вес. Затем шарики скатывались в углубления лопастей колеса, вращавшегося под их тяжестью. Движение этого колеса передавалось торчащей из механизма очень длинной стреле, и она двигалась вверх-вниз на несколько сантиметров. Стрела поддерживала две огороженные заборчиками параллельные дорожки, по ним безостановочно носилась то вверх, то вниз гоночная машинка: на концах эти дорожки соединялись между собой хитроумно устроенными поворотами, позволяющими машинке, не врезаясь в стенки и не переворачиваясь, разворачиваться и ехать обратно. Машинка меня растрогала. Это был красный автомобильчик с белым номерным знаком W 13. На черном флажке, который держал водитель, значились голубые буквы: Дорога Смерти. На голове у него был шлем, а лицо закрывала кожаная маска. Перед всем этим стояла табличка с написанным печатными буквами текстом: «Этот Двигатель, Автодорожные Гонки, собран из 871 детали за 14 месяцев (все детали также изготовлены самостоятельно). Руками шахтера-инвалида, который таким образом желает обеспечить свое пропитание. Открытки по 20 центов за штуку или у Й. Схоондермана, Бейкенплейн 8. За 10 штук 1,75 гульденов».