Это была не единственная новость. Обсуждалась покупка инвалидной коляски для дяди Ханса, чтобы он, когда немного поправится, больше мог бывать на свежем воздухе и с меньшими затратами ездил в гости.
— Но он не хочет, — сказала тетя Янне, — он считает, что тогда будет похож на немощного.
— Так ведь он и есть немощный, — сказала мама.
И все-таки, невзирая на свое сопротивление, дядя Ханс получил коляску, — правда, далеко не сразу Она была трехколесная и двигалась при помощи рычагов, вращавших переднее колесо и одновременно управлявших коляской.
Ее нужно было всякий раз прикатывать со стоянки, и тогда дядю Ханса приходилось сносить вниз с высоких каменных ступеней. Коляска была у него совсем недолго, когда они стали снимать нижний этаж. Дом находился на улице позади нашей, — темная, сырая квартира. С этим были связаны, однако, и некоторые выгоды, поскольку коляску, с разрешения жилищной комиссии, можно было оставлять в вестибюле, а в окошке его кабинета один дружественный плотник смастерил почтовый ящик, через который почтальон бросал письма фактически ему на стол.
Его самостоятельное передвижение было только видимостью, ведь кто-то должен был его подталкивать: в исхудавших руках, особенно в правой, не было никакой силы.
Однажды днем, в воскресенье, мы с моими родителями, Отто, тетей Янне и дядей Хансом возвращались с чьего-то дня рождения, и я терпеливо толкал коляску. Мы перешли мост, въезд на который был довольно крут.
На той стороне канала нам нужно было свернуть налево. На спуске коляска покатилась, набирая скорость, я придерживал ее, но дядя Ханс велел мне отпустить. Я повиновался. За мостом был перекресток, и присутствие регулировщика не позволило нам немедленно повернуть налево. Нужно было, если путь был свободен, сначала перейти с коляской, а затем остановиться на правой стороне улицы.
Дядя Ханс, однако, просвистел вниз и, не дожидаясь сигнала, пересек перекресток по диагонали.
— Нельзя! — крикнул я ему вслед.
Прямо за дорожным знаком он повернул налево; из-за большой скорости на спуске коляска качнулась и с грохотом рухнула на мостовую. Регулировщик и прохожие бросились к нему и, подняв коляску вместе с дядей Хансом, поставили ее прямо. Он не ушибся, но, когда мы добрались до дому, молча уселся у стола, глядя перед собой.
Тетя Янне успокоила Отто — она решила, что он видел падение и перепугался.
— Это не папа упал, это другой дядя, эй, Отто, это был другой, не папа, — сказала она.
— Не папа! — выкрикнул Отто и оперся локтем на чайную чашку; она треснула. Это был сумрачный день, без дождя, хотя его беспрестанно ожидали с неподвижных небес.
На мое шестнадцатилетие, той же весной, кроме тети Янне и дяди Ханса, пришел и Хансик. Его мать решила, что ему можно вернуться домой.
— Если война начнется, пусть лучше дома будет, — сказала она. Ему предстояло сделаться продавцом в лавке какого-то своего дяди.
— Ты говоришь: если война начнется, — как будто она уже не идет, — сказал мой отец.
С этого момента все мое внимание было приковано к разговору. Хотя Англия и Франция вели войну с Германией, никаких серьезных военных действий, к моему недовольству, не наблюдалось.
С младшим из братьев Виллинк, Йостом, я время от времени ходил в кино, где перед началом фильма показывали скудные фронтовые журналы, в которых закамуфлированные пушки стояли в боевой готовности, паля каждые четверть часа. Приятным исключением из этого однообразия была как-то раз съемка вытащенного на берег маленького немецкого линейного корабля, «Граф фон Шпее», замечательно потрепанного и побитого. «Ужасы войны, здорово», — сказал Йост комическим тоном, когда съемка с воздуха предоставила еще и общий вид покореженного судна.
— По мне, так, самым прекрасным была бы короткая, но яростная битва на улицах этого города, — сказал я. — Ну, такая, из окна в окно, с ручными гранатами и белыми флагами, но чтобы длилась не больше двух дней, потому как потом уже надоест.
Зайдя однажды майским вечером к Бословицам, чтобы одолжить у них электрический тостер, я застал дядю Ханса, тетю Янне и Хансика в сумерках. У них в гостях был сосед. Они были настолько увлечены беседой, что едва заметили мое появление.
— Это о кое-чем говорит, — сказал сосед, — я говорю, это кое-что значит. Это значит гораздо больше, чем нам известно.
Когда я нерешительно остановился в дверях гостиной, тетя Янне заметила меня.
— Ах, это ты, — сказала она. — Ты тоже слыхал, что даже обрученных призвали? Сыну вот этого господина придется сегодня вечером назад в казарму.