Раз в две недели мама ездила в Апельдоорн, как правило, по вторникам, чтобы проведать Отто в большом приюте. В первый раз тетя Янне сидела у нас дома с полудня, ожидая ее возвращения.
— Ну как? — спросила она.
— Отлично выглядит, — ответила мама, — и уж как обрадовался, когда меня увидел. Сестры очень добры к нему.
— Про дом спрашивал? — спросила тетя Янне.
— Нет, совсем не спрашивал, — ответила мама, — и так славно играл с другими ребятишками. Когда я уходила, он вроде чуть-чуть огорчился, но сказать, что ему чего-то не хватает — нет, не сказала бы.
Она подробно рассказала тете Янне о том, как ее приняли сестры в отделении; как она отдала сласти, чтобы их распределили среди детей, но кое-что — пакет с вишнями — сунула Отто в руку, когда они гуляли на солнышке по лесной тропинке.
— Я ему все время скармливала по паре вишенок, — сказала она, — но он хотел сам доставать из пакетика. Я все боялась, что соком одежду перепачкает, но обошлось.
Позже, когда тетя Янне ушла, мама рассказала мне, что мальчик был одет неопрятно, брюки его вместо помочей и ремня держались на веревке.
— И ботинки, — сказала она, — не понимаю, как они могут так идиотски сидеть на ногах. Персонала не хватает, но люди делают всё возможное.
Она также передала, как Отто несколько раз повторил: «К маме». «Мама дома осталась, она обязательно приедет», — ответила она. «Мама дома», — крикнул он. Отто плакал, когда она уходила в конце дня.
Через неделю после этого тетя Янне пришла сразу же после ужина, вечером.
— Начали забирать, — сказала она, — людей берут. Никаких объявлений, берут, и всё, — сказала она. — Семью Аллегро взяли. Ты их знаешь?
— Нет, не знаю, — ответила мама.
Тетя Янне попросила меня, не мешкая, отправиться в больницу и попросить свидетельство о том, что дядя Ханс тяжело болен. Я пошел, и в просторной прихожей меня направили в один из корпусов, в канцелярии которого я отдал письмо. Через десять минут мне вручили запечатанный белый конверт. Я принес его домой тете Янне.
Следующим вечером она появилась снова. Она спросила меня, не схожу ли я туда во второй раз.
— Там написано, что он серьезно болен, а надо: что он смертельно болен, — сказала она.
— Я не знаю, захотят ли они такое написать, — сказал я, — но посмотрим.
Забрав письмо тети Янне и первое свидетельство, главная сестра через четверть часа ожидания протянула мне новое.
— Знаешь что, Симончик, — сказала тетя Янне как-то вечером, двумя днями позже, — тебе нужно еще раз пойти и спросить, не напишут ли они еще одно, совершенно новое свидетельство, в котором будет означен род болезни. Род болезни. И не по-латыни, а хотя бы по-немецки, во всяком случае, чтобы было понятно.
Она дала мне последнее свидетельство, но никакого сопроводительного письма. Я опять отправился в больницу.
— Госпожа Бословиц просит, нельзя ли упомянуть род болезни, — сказа я. — И лучше бы не по-латыни. — Главная сестра забрала конверт и вернулась чуть позже. — Подождете немного? — спросила она. Через некоторое время я получил тот же запечатанный конверт.
Я немедленно отнес его тете Янне и застал ее и Хансика сидящими у окна. Комната была почти целиком погружена во тьму. Портьеры были открыты, тюль отдернут, и из эркера они с Хансиком наблюдали за улицей.
— Ну что ж, отлично, — сказала тетя Янне, прочтя бумагу.
— Ты думаешь, это имеет какой-то смысл? — спросил Ханс.
— Возможно, — ответил я. «Он знает, он знает», — чуть ли не вслух сказал я.
— Что ты? — спросила тетя Янне.
— Так, это я про себя, — сказал я.
Не только моя мать, но и другие знакомые Бословицей, зашедшие вечером, с хмурым изумлением обсуждали их положение дел.
— Это прямо как в доме с привидениями, — сказала мама.
Я регулярно заходил к ним по вечерам, и всякий раз повторялось то же самое. Звонок в дверь, поворот замка внутренней двери и, когда я входил в коридор, тетя Янне была уже опять в комнате. Заходил в гостиную — у левого окна эркера сидела тетя Янне, у правого — Хансик. Как только я входил, тетя Янне на минуту покидала свой пост, бежала в коридор и запирала дверь на замок. Провожая меня, она закрывала дверь за моей спиной; выйдя на улицу, я опять видел их, сидящих перед окнами, словно изваяния. Я махал им рукой, но они никогда не реагировали.
Однажды утром, во вторник, соседи зашли к нам сказать, что накануне вечером, в половине девятого, приходили двое агентов в черных касках. Тетя Янне предъявила свидетельство из больницы, которое один из агентов осветил карманным фонариком.