— Проблема тут не только в слишком узкой языковой области. У нас не существует прозаической школы, как, например, у русских или французов. Национальной культуры или традиции у нас больше нет, или она присутствует только лишь в низких, вульгарных формах. Я полагаю, что это отсутствие собственной культуры делает литературный труд столь тяжким. То, что анти-традиционно — всегда ловушка с распахнутой дверцей. То, что традиционно — всегда ниже всякой критики. Прежде всего, Нидерланды — страна, враждебная искусству. Она одобряет только то, что конструктивно и выгодно для общества. И это лишь в редчайшем случае можно назвать искусством. Возможно, это связано со структурой водного хозяйства нашей страны, ее перенаселенностью, ее уязвимой экономикой, и к тому же недостатком площади. Взять, например, классическую тему: девушка уезжает в город и там трагически скатывается на дно. В Америке, во Франции — это запросто. У нас же, даже будучи в величайшей нужде, героиня занимает максимум десятку, чтобы в полдень отправиться в свою деревню и, если не к ужину, то уж точно к одиннадцатичасовым новостям домой поспеть. Типичная нелитературная страна. Здешний писатель должен быть способен работать в вакууме.
— Некогда вы дали совет писать на каком-нибудь из мировых языков. Вы по-прежнему придерживаетесь этой точки зрения? Что принесли ваши собственные попытки на этом поприще? Вы же ведь лет шесть назад начали писать по-английски?
— Никакой экономической выгоды я из этого пока что не извлек. Зарубежные издатели и газеты платят не лучше, чем голландские. Но что касается литературы, я здорово выиграл на том, что когда-то казалось мне наивным планом. Это в высшей степени полезная задача — работать с новым, более ограниченным запасом слов. Тут приходится быть требовательнее и не строчить чушь. Мне это нравится. Когда используешь чужой язык, приходится соблюдать приличную дистанцию с сюжетом.
— Вы продолжаете писать на английском?
— Я ничего не имею против публикации на нидерландском. Голландские читатели имеют на это право. Но я чувствую, что мой английский может сослужить мне огромную службу, и посему я продолжаю работать на этом языке и по-прежнему люблю его благодарной любовью. Мне придется еще много и тяжело трудиться, чтобы завершить что-либо из того, что я сам считаю приемлемым. Я должен добиваться большего мастерства.
— Существуют ли какие-то писатели, которых вы ставите себе в пример?
— Я завидую трем-четырем из них, и сейчас пытаюсь постичь загадку их силы. Флобер, Куперус, Чехов, Тургенев. Все это — крупные фигуры, но Тургенев — величайший, гораздо больше Чехова. Тургенев — единственный, кто в совершенстве умеет преодолеть меланхолию и подчинить ее себе. Преуспевший в этой задаче совершил величайшее из того, что только под силу достичь писателю.
1 июня 1958
Провинциальные чтения
Как-то раз, совершенно случайно, я столкнулся на улице с одним художником по имени Фал, коего сопровождал безупречно одетый господин в шляпе.
— Глянь-ка, на ловца и зверь бежит, — воскликнул Фал, преграждая мне путь. — Ведь ты не откажешься чего-нибудь такое из себя почитать. Ответить на кучу дурацких вопросов. Ну и заодно выставку картинную открыть, ты же не откажешься. — Он представил нас.
Безупречно одетый господин по имени Слок оказался покровителем искусств и науки. У себя дома, в небольшом провинциальном городке, он являлся председателем некоего культурного сообщества. Наступила весна, и новые мероприятия разворачивались одно за другим.
— Сотню гульденов получишь, — сказал Фал.
— И дорожные расходы возместим, само собой, — прибавил г-н Слок.
Я еще никогда не читал на публике и не выступал с речами, но сотня гульденов была приличной суммой. Однако мысль о том, что мне придется открывать выставку, привела меня в ужас.
— Но вот насчет картин — не очень мне нравится эта идея, — сказал я. — Как же быть? В живописи я ничего не смыслю, и работ этих никогда не видел. Что я могу о них сказать?
— Да брось ты, парень, — сказал Фал. — Наплетешь чего-нибудь такого-этакого.
Г-на Слока это определенно позабавило, — он улыбнулся.
— Да, но вдруг это мазня какая? — упирался я.
— Ну, вот так и скажешь, — беспечно сказал Фал.
Слок теперь больше не улыбался, — казалось, он был встревожен.
От открытия выставки мне удалось отвертеться, но я поручился, что за тот же гонорар только выступлю перед публикой и отвечу на вопросы, — в пятницу и на следующий день, в субботу.