На следующий день я поднялся раньше обычного и, сосредоточившись изо всех сил, предпринял новую атаку на шар. Молочный туман появился быстро, но, как и раньше, после этого ничего не изменилось. Я вглядывался с отчаянной силой. На мгновение мне показалось, что появилось розовое сияние, но это было всего лишь игрой воображения. О кроваво-красных облаках, описанных Джипси, не было и речи; вместо них я заработал чудовищную головную боль.
Я чрезвычайно опечалился. Моя работа развеялась, как иллюзия, и вот теперь меня предал и шар, на который я до сих пор втайне так надеялся. Может быть, Джипси даст мне инструкции получше и поподробнее? Что, если мне нельзя или, наоборот, нужно есть какие-то продукты, загодя произносить определенные таинственные слова, больше или меньше впускать света и глядеть в шар стоя или лежа, а не сидя? Я решился на четвертую попытку застать дома Керра и Джипси. На сей раз, поскольку вечером мне не нужно было на станцию, я отправился к ним во второй половине дня.
Удары кулаков в фанерную дверь возымели результат — она отворилась. Открыл мне незнакомый мальчуган. В комнате за его спиной висели занавески и даже лежал ковер, — он был хоть и старый, но зато закрывал почти весь пол. Ящики, окружавшие очаг, исчезли. Неужели я ошибся этажом или номером дома? Нет, — дверь была та же самая, с повреждениями точно той же формы, там, где ее, должно быть, кто-то пнул.
Мальчонка с громким криком умчался прочь, и мгновение спустя в дверях появилась немолодая женщина в очках. На все мои вопросы она покачивала головой. Нет, эти люди здесь больше не живут. Когда они уехали? Этого она сказать не может, потому что никогда их не видела. О них столько ходят-спрашивают, пожаловалась она повышенным до огорченного визга — подозреваю, по причине глухоты, — голосом. Не знает ли она, или может быть, у нее есть догадки, куда они уехали? Она пожала плечами. Из комнаты в коридор пахнуло запахом дешевой стряпни, и птичка в висячей клетке, которую я заметил только теперь, залилась беспокойным щебетом. Женщина закрыла дверь.
И все-таки, имелось ли какое-то основание для моих романтических фантазий во время нашей первой встречи? Не пришлось ли Керру, которому грозило и которого преследовало некое прошлое, исчезнуть, не оставив адреса? И почему Пенрод, также не сказав ни единого слова, так и не вернулся назад? Имелась ли между всем этим какая-либо связь? Размышляя об этом, я задумчиво спустился по лестнице. Я пытался узнать что-то на других этажах, но нигде не могли дать никаких разъяснений, — если вообще понимали, о чем идет речь.
Селедочные кости
Некоторое время тому назад, в один и тот же день и даже в течение одного часа, я повстречал Аду — на этот раз без собаки, — а через пару улиц и П., которого, поскольку постоянное обращение к инициалу может быть неприятно читателю, в дальнейшем буду именовать Пейном. Совпадение было отнюдь не случайным, и я рассматриваю его как некое знамение. Во время этой двойной встречи ни тот, ни другая меня не узнали, что навело меня на длительные раздумья и побудило изложить историю моего с ними знакомства, дабы она послужила назиданием для других. Благодаря событиям, в которых эти люди сыграли определенную роль, я навеки утратил веру, державшую меня в тисках все мои юные годы и еще долгое время спустя.
Семейство мое было весьма благочестивым и ортодоксальным[22]. Как правило, фанатизм сильно воздействует на ребенка. Я хорошо помню, что уже лет с семи ощущал свою сопричастность свершению мировой революции. Я пребывал в священном убеждении, что для человеческого блага можно сажать в тюрьму миллионы людей и уничтожать сотни тысяч. Мой отец, в то время еще не страдавший болезнью сердца, умел поддерживать эту веру и подчеркивать ее путем умаления важности существования индивидуума и высмеивания личных человеческих чувств, а мать, уже тогда терзаемая нескончаемыми «убийственными мигренями», одним лишь словом или даже просто выражением лица выказывала величайшее отвращение к тем, кто отвергал ленинские догмы (сомневаюсь, чтобы она хоть раз их читала) и классовую борьбу, — к людям, чье грехопадение прежде всего проявлялось в том, что они посещали кафе, танцевали, пользовались косметикой, ели свежий белый хлеб и сырой фарш и порой по утрам залеживались в постели аж до половины девятого. Но, должно быть, в глубине моей души уже тогда зародилось ощущение непрочности этой веры, и я боролся с сомнением в истинности исторического материализма: в саду позади дома я возводил храмы из веток и глины, давал там клятвы и поклонялся неизвестному богу, которому приносил в жертву насекомых. А также, в глубочайшей тайне и исполненный необъяснимого стыда, посещал я по субботним вечерам евангелистские собрания на открытом воздухе, во время которых мужчина с коротко подстриженными седыми волосами и в крохотных очках играл на фисгармонии, и человек двадцать, по большей части пожилых людей, заунывно пели. (Встречи эти происходили посреди куч ржавого хлама и песчаных ям, на Рингдейке между Дименом и Даювендрехтом.)
22
Отец писателя, журналист Герард Иоаннес Маринус Ван хет Реве (1892–1975), был активистом Нидерландской компартии (до 1938 г.), в начале 30‑х годов основал Общество Друзей Советского Союза.