— Рам, Шива, Рам, — выдохнул он, совершая заклинательные движения. Он поднес оленя к лицу и плюнул ему на голову.
— Господи, а это-то еще зачем? — спросил Тим. — Если он рассердился или не хочет эту штуку продавать, я хотел бы получить деньги назад.
— Он молил богов о благословении для тебя, — пояснил Осмер. — Произнесение священных имен наделило его слюну божественной силой, и таким образом этот олень сделался твоим амулетом, который будет оберегать тебя от несчастья.
— И все за какие-то два с половиной шиллинга, — сказал Тим, — вот это я называю сервис. И как мне ее теперь у него забрать, оплеванную?
Но нет: прежде чем передать фигурку Тиму, старик бережно обтер ее попоной, сопроводив жест всяческими, без сомнения, приветливыми словами, которые прозвучали для Тима такой же тарабарщиной, что и предыдущие.
— Ну, а теперь надо поторапливаться, — заявил Осмер.
Они вновь сели в машину. Все вещи Тима были сзади, в багажнике, кроме сумки, уже до того набитой, что ему не удалось втиснуть туда статуэтку: поэтому он по-прежнему сжимал ее в руке и в оставшиеся минуты пути неспешно разглядывал. Она была определенно недурна и явно представляла собой образец еще не совсем заглохшего ремесла, о котором говорил Осмер. Тим был доволен такой удачной, несмотря на спешку, покупкой.
В большом зале аэродрома, который из-за беленых стен и крыши из листового железа походил скорее на огромный курятник — с той лишь разницей, что тут имелись столы, стулья и полдюжины вентиляторов, совершенно бессмысленно гонявших и без того раскаленный воздух, — началась морока: Тиму, предъявившему для контроля билет у стойки, сообщили, что там что-то не в порядке. По непонятным причинам с него стребовали восемнадцать шиллингов. Тим поставил на пол чемоданчик и сумку, положил на стойку только что купленную фигурку и набрал полную грудь воздуха.
— Я больше не собираюсь мириться с тем, что меня обсчитывают на каждой станции и в каждой кассе. — Он все равно уже вспотел, и жара была хуже некуда, так что от того, что он разок выйдет из себя и покачает права, ничего не изменится. — Еще ни одно мое путешествие не обошлось без того, чтобы в поезде, на корабле или на стартовой дорожке аэродрома от меня не потребовали бы пошлину или наценку или черт знает еще какой налог, или не вынуждали меня сделать предварительный заказ билетов, даже если во всем поезде будут сидеть всего три пассажира. Имейте в виду, я вам тут такое сейчас устрою.
Осмер вмешался в перепалку. Молодой человек за стойкой, который, невзирая на свою безупречно застегнутую на все пуговицы униформу, казалось, совершенно не страдал от жары, и чья иссиня-черная кожа не выказывала ни малейших признаков транспирации, оставался невозмутим и предупредителен, однако непреклонен. В конце концов Тим потребовал начальника. Когда тот появился, перебранка была в самом разгаре, но кое-что теперь начало проясняться: взимание суммы было не самодеятельной формой выкачивания денег, организованной служащим для пополнения собственного кармана, но совершалось официально и на основании недавно введенного налога на полеты. Вняв совету Осмера, Тим сдался и за свои деньги получил грязный клочок бумаги, покрытый корявыми печатными буквами и оснащенный маркой. Тим хотел немедленно скомкать и выбросить бумажку, но Осмер остановил его.
Перебранка заняла много времени, и все прочие пассажиры уже прошли таможенный контроль. Служащие покинули свои посты и сидели по углам конторы, потягивая пиво или минеральную воду. Осмера дальше с Тимом не пустили, и они распрощались. Стоило некоторых усилий вновь расшевелить служащих, но, к счастью, они слишком разомлели, чтобы проявлять интерес к багажу Тима. С заметным опозданием, но все-таки вовремя, он достиг зала ожидания на краю аэродрома, к которому подъехал открытый автобус на низких колесиках, перевозивший в самолет пассажиров и багаж. Почти все путешественники уже расселись, но погрузка двух последних оказалась нелегкой, и Тиму, стоявшему за ними, опять пришлось ждать.
Он уже снова успокоился: собственно, из-за чего было поднимать шум? Он, слава богу, летел назад, домой, и, вероятно, последующие два года ему не придется возвращаться в этот парник. Дома будет прохладно, все будут рады ему, и, кроме того, он не забыл купить премиленький подарочек…
Подарочек? В чемодан он его убрал или в сумку? Тим уже не помнил. Он открыл и то, и другое. Нет, не здесь… здесь тоже нет… но где? Где же тогда?.. Внезапно он вспомнил, где оставил статуэтку: на стойке, в большом зале! С вещами в руках он помчался назад. Ворвался в таможенную контору, — какой-то служащий пытался его задержать, но Тим отпихнул его и пронесся в зал. Там больше не было ни души. За стойкой — никого, свет над ней погашен. Деревянная доска опустела… статуэтка исчезла! Он чертыхнулся. Правда, вон там опять тот человек, обсчитавший его на восемнадцать шиллингов — он приближался, еле волоча ноги, с раздражающей медлительностью. В чем затруднение? Статуэтка? Да, он нашел ее на стойке, но откуда ему знать, чья она? Он только что отнес ее в отдел утерянных вещей. Где это? Человек ленивым, туманным жестом указал направление, и Тим снова побежал. Сначала он вломился в туалет и на полном ходу налетел на толстого не то монтера, не то курьера. Одному Богу известно, что тут делали все эти люди, если они вообще когда-нибудь что-нибудь делали… Следующая дверь, значит… да, это тут…