В течение нескольких лет Леночка была завсегдатаем роддомов и женских консультаций, но, пережив кровавые драмы, умудрилась не потерять ни своего грубоватого чувства юмора, ни жизнерадостности, ни обаятельного выражения доверчивой наивности на своем миловидном личике. Перенеся несколько хирургических операций под общим наркозом, она всегда очень своеобразно из этого наркоза выходила. В ней вскрывались какие-то очень глубоко заложенные черты, и она в полубессознательном состоянии ругалась матом, причем как извозчик. Однажды, отлеживаясь в палате после наркоза, Леночка сообщила своим соседкам, что у ее мужа «достоинство» имеет длину девятнадцать сантиметров, дескать, сама линейкой мерила, при этом добавила, что потолок в палате сегодня слишком низко опустили и его надо немного приподнять. Все остальные сообщения были непечатными, причем вызывающе непечатными. Когда Леночка пришла в себя, то ее соседки по палате сказали, что они все записались в очередь на эксклюзивную аудиенцию к ее мужу и заказали несколько мощных домкратов для подъема потолка. В общем даже в больнице Леночка была душой тусовки и пользовалась всеобщей привязанностью. Прошло полгода с тех пор, как супруги стали счастливыми обладателями отдельной квартиры, наступило жаркое лето девяносто пятого года. В самом конце мая Макару удалось завершить удачную сделку по расселению большой трехкомнатной квартиры в центральном округе столицы. Его доля от прибыли или гонорар, если хотите, составил баснословную для него сумму в шесть тысяч долларов. Супруги уже давно планировали приобретение автомобиля, и половина этой суммы была потрачена на машину. А на вторую половину Макар с Леночкой решили махнуть заграницу. Потому что, во-первых, оба там никогда не были, а, во-вторых, делать в пыльной летней Москве было особенно нечего, так как лето — пора отпусков и в это время, как правило, на рынке недвижимости всегда наступает затишье.
Лето, как я уже заметил, было очень жарким, и потому супруги «навострили лыжи» в Скандинавию, дабы немного отдохнуть от палящего московского солнца. Тринадцатиэтажный белый паром-красавец перевозил Леночку с Макаром из стольного города Хельсинки в стольный город Стокгольм. Счастливый Макар стоял на верхней палубе и наблюдал как далеко-далеко внизу плещутся о борт парома игрушечные волны. Плавучий город со всеобъемлющей инфраструктурой был ему определенно по душе. Макар не уставал кататься на стеклянном лифте вверх-вниз, обозревая огромное внутреннее помещение парома. Все ему здесь нравилось, только жена почему-то не разделяла его положительных эмоций. Ей все время казалось, что сильно штормит, что ее укачивает и, вообще, была явно не в духе и не в восторге.
Под вечер прилично похолодало, и Макар решил, что самое время принять небольшой «допинг»: потирая руки от холода и пред-вкушения, он закатился в первый же попавшийся на его пути не-большой бар, коих на борту теплохода было великое множество и на чистом русском языке заказал коньяк.
— Доунт андестэнд, — пролепетала на ломаном английском скандинавская мартышка с противоположной стороны стойки.
— Не понимает она, коньяк — он и в Африке коньяк, не знаю, как по-другому его обозвать, — ответствовал Макар, приплясывая возле стойки и явно не собираясь никуда отсюда уходить. — Мне коньяк, коньяк, коньяк и скорей, скорей, скорей...
— А... кО’ньяк! — вдруг заулыбалась барменша, как будто только что вспомнила редко употребляемое здесь наименование.
— Да, да, кО’ньяк, кО’ньяк, сучка ты импортная, — радостно подтвердил Макар, причем «сучка импортная» прозвучало из его уст как ласковое обращение. Тем временем барменша достала из-под стола какую-то мензурку и стала отмерять ей грамм двадцать желанного напитка.
— Ноу, ноу, итс смолл, итс литл, дамочка, мне надо биг-биг, много-много, — мешал Макар русские и английские слова, справедливо полагая, что интонация и отчаянная его жестикуляция позволят ей понять смысл желаемого. Барменша уже порядком измучила его, доставая все новые и новые мерки, но очень маленькие, поэтому, когда она извлекла, наконец, стограммовую, Макар удовлетворительно закивал: