— Вы знаете, а с Тамарой Борисовной приключилось несчастье... Она в субботу помыла сынишку, постирала все белье, полезла мыться сама... и в этот момент эта жуткая труба под потолком рухнула прямо на нее... Хорошо еще, что Тамара Борисовна намыленная была, и труба по ней просклизнула...
Было еще одно, достаточно яркое воспоминание Макара из его детства... Зимой они частенько ездили с Томочкой кататься на лыжах в парк имени Ф.Э. Дзержинского, ныне просто — «Останкинский». Как-то раз, накатавшись вдоволь, они возвращались домой на тринадцатом троллейбусе. Томочка усадила сынишку на двухместное сидение у окна, а сама пошла пробивать билетики, положив предусмотрительно на пустое место рядом с Макаркой две свои варежки, чтобы никто не занял ее место. Пока Томочка воевала с компостером, к Макару подошел огромный толстый поддатый мужик и, бесцеремонно смахнув Томочкины варежки на пол, грузно уселся рядом с будущим генералом. Томочка не стала ему ничего говорить, потому что на его скотской физиономии было буквально написано, что пронять его чем бы то ни было будет совершенно бесплезно. Она только встала устало рядышком и как-то грустно улыбнулась своему сынишке.
Макар тогда не сразу понял, что именно вообще произошло. Понял уже потом, когда они доехали до дома. И тогда он сжал в своих маленьких ладошках мамину руку и сказал, что когда он вырастет и станет взрослым, то будет всегда защищать ее от всяких гадов...
Лет так через пятнадцать после того случая Макар ехал опять-таки в троллейбусе, следующем по тринадцатому маршруту, и наблюдал, как на очередной остановке через переднюю дверь выходили на улицу две старушки, по внешнему виду явно сестры. Делали они это очень медленно, осторожно, с большим трудом, пытаясь всячески помогать друг дружке, и от этого еще больше запутывались и спотыкались, и вызывали умиление у остальных пассажиров, и называли друг друга при обращении отчего-то какими-то уменьшительно-ласкательными производными от собственных имен. Сцена была довольно-таки комичная, но генерал отчего-то погрустнел, ему вдруг представилось, что когда-нибудь неугомонные Томочка с Люсенькой станут такими же, как эти две, вызывающими умиление, старушенциями.
От мысли этой ему стало отчего-то не по себе, и он отогнал ее, отмахнулся, как от назойливого насекомого. Пока еще сестрички были полны энергии и жизненных сил, хотя обе уже достигли пенсионного возраста, но выглядели значительно моложе своих лет и продолжали уверенно играть роль первых скрипок в семейном оркестре. При этом, в продолжение смычковой аллегории, нужно отметить, что хотя и были они инструментами однородными, но играли партии свои, чаще всего, далеко не в унисон, а как бы соревнуясь между собой, кто кого перепилит...
В доказательство своих пространных высказываний хочу привести в качестве примера достаточно стандартный телефонный разговор между двумя любящими сестрицами. Мы его прослушаем только с одной стороны, мы будем слышать только то, что говорит одна из сестер. Итак, в Томочкиной квартире звонит телефон, она подходит к нему, устало снимает трубку с рычага, и мы слышим ее тихий спокойный голос...
— Алло! Да, привет, как дела?.. У меня тоже ничего, набегалась только за целый день... Нет, я тебе не звонила. — Тамара Борисовна присаживается на край дивана и продолжает... — Ты Славику звонила? Если дозвонишься, сразу позвони мне, чтобы я ему перезвонила, а то он не звонит и не звонит... Несчастные мы с тобой девчонки... Ага... И ты у меня... И я тебя... И я у тебя... Далее Томочка продолжила говорить уже несколько громче:
— Нет... Нет!
Умиротворенная улыбка медленно сползла с ее лица.
— Нет!.. Ты что? Как ты могла такое подумать?.. Нет!
Тамара Борисовна уже практически перешла на крик:
— Ты что... идиотка! Зараза! Ненормальная! Не звони мне больше никогда!!!
— Я тебя знать больше не желаю, стерва!
Томочка гневно швыряет телефонную трубку на рычаг и уже сама с собой продолжает:
— Надо же! Какая! И я... А она-то! Ужас.
Однако через несколько дней сестры все равно созванивались и как ни в чем не бывало общались... Иногда правда размолвка затягивалась на несколько более длинный период, но наступал день чьего-нибудь семейного юбилея, что имело место быть чуть ли не каждый месяц, а то и по два раза в месяц, и им волей-неволей приходилось прерывать обоюдный бойкот. Все равно они были самые родные,' самые близкие и делить им по большому счету кроме собственных амбиций было нечего.