Позволю себе некоторое отступление, тоже о вертолетах и людях. Есть у нас такая национальная традиция — хороших советов не слушать, тем более когда их делает инженер, хоть и с опытом, но уже вроде бы «устаревший» (это я о себе).
Итак, середина девяностых годов. Летное поле. На одном из Ми-8 выявили повышенное содержание металлической стружки в главном редукторе. Сделали, что положено, — результата нет.
— Ребятки, а вы замените муфту свободного хода, — говорю.
На мой совет никто не среагировал. И тут началось «кино». К вертолету подогнали огромный подъемный кран, подняли его за рым-гайку, цепями привязали техника к подредукторной раме (машина, как положено, опустила нос на пикирование, пришлось поднять ее метра на четыре). Звеня «кандалами», техник изощрялся в замерах — зрелище не для слабонервных. И вот вроде замерил, вертолет на бетоне. Но для подтверждения своих экспериментальных данных на заводы и в КБ все же направили телеграммы: «Срочно сообщите данные соосности валов двигателей и редуктора на вертолете Ми-8 в подвешенном на рымгайке состоянии». Бессонные ночи инженерам в КБ были обеспечены.
Авиационный мир тесен, вскоре об ухтинском «цирковом номере» — замерах соосности в воздухе знали не только в стране, но и за ее пределами. И много раз потом на разных языках я слышал:
— А ну-ка, расскажи, как вы в Ухте замеряете соосность.
— Не могу. Секретный патент. Достояние республики.
…А на Ми-8, как и нужно было сразу сделать, заменили муфту. И машина залетала.
Разрушение рулевого винта и хвостовой балки на вертолете Ми-8, 1972 г.
В моей шестидесятилетней жизни были моменты, которые я как инженер по эксплуатации не забуду никогда. Один из них — подготовка Ми-26Т к эксплуатации в Папуа — Новой Гвинее в 1990 году.
Наш Ми-26 по контракту должен был заниматься в этой стране перевозкой крупногабаритных и тяжелых грузов, как правило, больше 20 т (а это максимальная грузоподъемность вертолета). Транспортировка таких тяжестей Ми-26 была не по плечу: превышение максимального взлетного веса грозило катастрофой. Работающие здесь же «Чинуки» стали наступать нам на пятки. И тогда кто-то из наших, чтобы уменьшить общий вес вертолета, решил снять с него аппарель и створки. С таким решением я как инженер согласиться не мог, но, как говорится, начальству видней — сняли. Вертолет больше не опирался всею мощью своей гидравлики в покрытие стоянки. Страхующих стояночных подъемников, как на Ми-6, вертолет не имел. Было ясно, что на загрузке или выгрузке при изменении центровки машина может потерять устойчивость и завалиться на хвост (только этого мне не хватало для полноты жизни!). Однако мне досталась другая проблема.
Подготовили вертолет и полетели. Вдруг в тамбур гермокабины влетел перепуганный насмерть техник.
— Что там, пожар? — спросил я.
Балка…
— Что балка?
— Посмотри сам!
Вышел я в пустую грузовую кабину, прошел к обрезу рампы. Внизу, в разрывах облаков, мелькали горы, покрытые джунглями. Взялся рукой за шпангоут и глянул на балку. Мать моя женщина! Она крутилась, как рыбий хвост. Амплитуда колебаний была очень большая. Балка уходила вверх и влево с каким-то кручением и, как бы подумав, отваливаться или нет, ныряла вниз с вывертом вправо по полету. На Ми-6 у балки таких фортелей не было: там она вибрировала, скорее, дрожала в такт вибрации вертолета. Не совсем уверенно я добрался до гермокабины.
— Видел?
— Видел. Конструкция новейшая. Все так и должно быть, — успокоил я собеседника. А что еще я мог сказать?
В Шереметьево-1 я прилетел из Новой Гвинеи в середине сентября. Ожидая самолета на Север, встретил своего однокурсника по Рижскому институту инженеров ГА Володю Колобанова. Он после окончания института остался в Риге и работал в филиале ГосНИИ ГА. На своих стендах проводил статические испытания хвостовой балки Ми-26. Как говорится, на ловца и зверь бежит. Поделился своими размышлениями по поводу балки.
Поскольку на Ми-26 балка по некоторым соображениям подрезана снизу, в разрезе она напоминает профиль крыла большого утолщения и в полете в условиях косой обдувки начинает работать, как крыло, то есть создает подъемную силу. Теоретически возможна ситуация (например, сброс тяжелого груза с подвески), когда при махе балки вверх облегченный вертолет рывком меняет высоту и на какие-то мгновения проваливается вниз (и тут жди беды).
Однокурсник выслушал мои дилетантские суждения (но на то мы и инженеры от эксплуатации, чтобы вовремя заметить любые отклонения в работе аппарата и, не найдя объяснения, обратиться с вопросом к узкопрофильным специалистам) и, как ни странно, в целом с ними согласился.
В октябре 1990 года на Ростовском вертолетном заводе была представительная конференция по обобщению опыта эксплуатации Ми-26, в том числе за рубежом. Дали слово и мне. Было что рассказать, поэтому историю про балку, свои выводы относительно причин ее «неправильного» поведения я оставил под конец: знал, чем это закончится. «С балкой-то что-то нужно делать, — сказал я, завершая выступление, — ненормально она работает».
И тут началось «избиение младенца». Все навалились на инженеришку из Ухты, который имел наглость влезать в конструкторскую «епархию», делать какие-то свои выводы и рекомендации по доводке балки… В перерыве ко мне подошел с товарищеским сочувствием только представитель Министерства гражданской авиации на Ростовском вертолетном Владимир Яковлевич Муравьев.
Однако время показало, что не так уж я был не прав: ряд событий заставил остановить эксплуатацию немногочисленного еще парка Ми-26 и доработать балку. Вертолет стал безопасным. Нормальный процесс при эксплуатации. Всякий тип вертолета проходил через доработку, порой и по несколько раз. Это одна из причин, почему вертолеты имеют жизненный цикл больше, чем самолеты.
И снова возвращаюсь к конференции: интересно, ни один из присутствующих не возмутился тому, что с вертолета Ми-26, который мы эксплуатировали в Папуа, была снята аппарель. Между тем в апреле 1991 года на точке в горах Ми-26 при разгрузке с работающими двигателями в результате изменения центровки опустился на хвост. Рулевой винт разлетелся. Хвостовая балка, не рассчитанная на такие нагрузки, вышла из строя. Западные газеты наслаждались.
Исправлять чужие ошибки, восстанавливать машину было поручено мне. Задача очень сложная. За помощью обратился к милевцам и ростовчанам.
…Как говорится, нет худа без добра. Не случись этой аварии, не познакомился бы я с удивительными и выдающимися людьми: ведущим конструктором Ми-26 В.В. Шутовым, генеральным директором Ростовского вертолетного завода Михаилом Васильевичем Нагибиным. Когда я представился, Нагибин вдруг сказал:
— А ведь мы давно знакомы.
Достал какую-то папку, раскрыл.
— Твои письма по поводу балки?
— Мои.
— Очень толково, и многие из твоих предположений пригодились.
За 20 дней в джунглях вклепали новую балку, заменили главный редуктор и кучу агрегатов. Возглавлял бригаду ростовчан выдающийся организатор вертолетного производства, старинный мой знакомый Эдвард Михайлович Пашкин. Бригада была такая: Ф.И. Мягков — инженер по спецоборудованию, Н.В. Сорокин — лопастник, Р.Ф. Волошин — специалист по трансмиссии, Р.В. Лаптев — специалист по управлению, А.П. Акименко — клепальщик, да нас, ухтинцев, семь человек. Неоценимую помощь оказали нам американцы из фирмы, «Шеврон» — их летчики несколько дней держали воздушный мост через горный перевал, перебросили по воздуху все наше огромное хозяйство к месту назначения.
…Любить можно один раз в жизни, все остальное — вариации. Все, кому довелось работать и летать на Ми-2 6, считают этот аппарат единственной в своей жизни любовью. Над Ухтой проходит международная трасса. В ясную погоду это как проторенная дорога. Конечно, Ми-26 в небе над Ухтой сегодня — это уже совершенно другая машина, нежели вертолеты первых серий. Однако «голос» этого вертолета не перепутать ни с чьим другим. Вот он, красавец, идет на трех тысячах!
