Очень опасная конструкция. Она уже была причиной множества пожаров. Строго-настрого приказываю инженеру эскадрильи убрать это техническое позорище и к утру доложить! Ночью меня будит звонок дежурного по полку. Докладывает о том, что домик сгорел! Оказалось, что дежурный по стоянке, которому предстояло ночевать в этом домике, уговорил инженера потерпеть с выполнением приказа до утра. А утром, мол, как командир и приказывал, мы печь модифицируем. Ну и разморило от жары прапорщика. Заснул, а когда проснулся, пламя уже бушевало. Выскочил в окошко в одних трусах. Хорошо, что жив остался! После этого, припомнив предыдущие случаи, мои замы решились на разговор со мной:
– Командир, Вы это. как бы сказать. Меньше беспокойтесь, что ли, или, по крайней мере, не озвучивайте свои опасения. А то что ни скажете, то и случается.
И тут вспомнилась мне та самая схема в штабе 16-й Воздушной армии, на которой в числе прочих критериев состоятельности командира была указана «командирская настороженность». Тут и дошло до меня наконец, что имели в виду ее авторы: наверное, умение командира предвидеть возможные опасности и предпринимать соответствующие меры своевременно'.
Значит, мне оставалось доработать именно параметр своевременности!
Ни один из родов авиации так не связан с пехотой-матушкой, как армейская авиация. И в бой она идет буквально «в обнимку» с наземными войсками, обеспечивая их всесторонне, и «бытует» рядом, разделяя все тяготы и лишения совместной боевой службы. Поэтому между командирами вертолетных и сухопутных частей складываются, как правило, по-настоящему мужские, дружеские, доверительные отношения, основанные на войсковых традициях выручки и взаимопомощи.
Во время войны в Афганистане нам часто приходилось летать из Кабула в Газни, где был дислоцирован 191-й мотострелковый полк. Конечно, через пару месяцев мы уже были хорошо знакомы с командирами его подразделений и командованием полка. Однажды, прилетев в Газни в очередной раз, я застал на стоянке чем-то озабоченного командира полка.
– Слушай, такое дело, – переминаясь с ноги на ногу, проговорил небритый усталый подполковник. – Понимаешь, с подвозом продовольствия дело что-то застопорилось. Запаздывают тылы. Жратва у солдат заканчивается, а нам скоро на операцию выдвигаться.
– Ну а я чем могу помочь?
– Да вот, я гляжу, у тебя бомбы подвешены, аж по четыре штуки на каждом борту.
– И что?
– А ты не мог бы случайно уронить одну «бондбочку» во-о-н на то озеро? Там рыбы, говорят, до хрена. Мы бы ее потом подсобрали, и смогли бы ребятишек своих накормить, а?
Н-да. Таких задач выполнять нам не приходилось. Афганцы почему-то рыбу не едят. Ну не то чтобы совсем, просто не в постоянном меню у них этот «продукт». Значит, урона большого мы им не нанесем. Опять же, вокруг озера ни наших, ни местных жителей не наблюдалось по причине удаленности его от населенных пунктов. Ну что ж, была не была, надо же собратьев выручать! Выполнив свое основное задание, сэкономили один боеприпас и на обратном пути выполнили заказ. Через день я поинтересовался у командира, как прошла акция, остались ли они довольны.
– Все нормально, ты положил бомбу, куда надо. Рыбы там действительно уйма. Только очень уж мощный боеприпас у тебя оказался. На поверхности озера только волокна да отдельные кусочки от рыбы плавали. А нет ли у тебя в репертуаре чего-нибудь поменьше, не такой зверской мощи?
– Ну есть. НУРСы подойдут?
– Самое то! Давай попробуй, а?!
Ну что ж. Снова, как и в первый раз, на обратном пути зашли парой на то самое озеро. Выпустив пару залпов ракет по водной глади, тут же зашли на посадку для дозаправки на полевую площадку, где нас уже поджидал «заказчик». Он по рации связался со своей группой добытчиков и спешил поделиться с нами своей радостью:
– Спасибо тебе большое, командир! В самый раз оказались твои НУРСы! Три мешка рыбы набрали, приглашаю вечером на сабантуй!
– Спасибо. Нам вечером уже на другом конце Афгана надо быть.
– Жаль. Ну что ж, Бог даст – свидимся. Найду чем отплатить.
И было нам приятно, что смогли помочь пацанам, которым и так очень несладко приходилось. А когда подбили один из моих экипажей, ребята из 191-го полка, оказавшиеся неподалеку, двое суток вели бой, не подпуская превосходящие силы «духов» к «вертушке», пока мы не смогли эвакуировать всех и оттащить на внешней подвеске технику.
А через полгода нам поставили задачу работать группой из восьми вертолетов с аэродрома Чагчаран, который находится в географическом центре Афганистана. Аэродром – это слишком громко сказано, одна грунтовая полоса, в конце которой валялся разбитый Ан-26 местной авиакомпании. Точка была окружена высокими горами, непреодолимыми большую часть года даже на вертолете. В долине протекала шустрая речка с гордым названием Герируд. Аэродром прикрывал наш усиленный мотострелковый батальон. Вокруг примерно на 300 км, кроме нас, не было ни одной живой души. Топливо, боеприпасы, продовольствие завозились на точку большегрузными транспортными вертолетами Ми-6 раз в полгода – так уж редки были в этой местности дни с хорошей погодой, когда можно было совершить рейс. Вот такая нам предстояла «гастроль». Ну что ж, на то мы и люд военный, чтобы трудностей, аки врага, не бояться. Перелетели благополучно. Обосновались, освоились. Начали работать. Через неделю втянулись в своеобразный ритм боевой деятельности, и время командировки пошло заметно быстрее. Оказалось, что быстрее стали заканчиваться и продукты. Погода в этот зимний период не баловала, и перевалы в течение длительного времени не открывались для прохода «бортов» с продовольствием. Наконец тыловик доложил, что продуктов осталось на два дня.
– Ну, что делать будем, комбат? – спросил я собрата по оружию.
– Как что? На рыбалку поедем, – ответил тот и тут же зычным голосом стал отдавать соответствующие распоряжения.
В батальоне развилась несусветная кипучая деятельность личного состава. Взрыкивая, плюясь черными клубами выхлопных газов, из капониров выбирались танки, БТРы, БМП. В них загружались боеприпасы и другой необходимый скарб.
Проверялось оружие, солдатам выдавались дополнительные запасы патронов, надевались бронежилеты. Лязг, крик, дым!
Наблюдая за всем этим столпотворением, я никак не мог уловить признаков погрузки необходимых для рыбной ловли снастей. Подойдя к комбату, спокойно взиравшему на эту суету, спросил:
– А где снасти-то? Что-то я ни сетей, ни удочек не вижу.
Комбат с удивлением посмотрел на меня:
– А мы на блесну ловить будем.
– Да где же блесны-то?
– А вот. – И комбат покачал в руке гранату Ф-1.
– Да какая же это блесна? – продолжал я допытываться.
– Вот как кинешь ее, как блеснет, так и собирай рыбку-то, – невозмутимо пояснил комбат.
Вечером оголодавшие на скудном пайке экипажи жадно поглощали приготовленную узбеком-поваром свежую речную рыбу.
– Вкуснотища! А как называется рыба?
– поинтересовался я.
– Маринка. Горная форель, – ответил комбат. – У нее, между прочим, вдоль хребта ниточка такая черная идет. Ядовитая. Если не вынуть перед приготовлением, копыта можно откинуть, – заметил он, не прекращая жевать.
Вдруг аппетит как-то сразу исчез. Вспомнились отнюдь не стерильные руки повара-солдата и его сонное лицо с потусторонним взглядом.
Подумалось, а вдруг из какой-нибудь рыбки он не вынул эту самую черную ниточку. Но бог миловал, выжили все.
А через два дня и Ми-6 прорвался к нам, улучив благоприятное окно в погодном расписании.
Венька Соколов, командир Ми-8 из Тульского полка, присланный в составе эскадрильи на усиление моздокской группировки, только что завершил боевой вылет. Зарулив машину в отведенное место на огромном аэродроме и выключив движки, он расслабленно присел у распахнутого люка на откидную сидушку. Наслаждаясь минутой покоя, он попыхивал ароматной забугорной сигаретой, меланхолично поглядывая вокруг. Вдруг Венька почувствовал на себе чей-то взгляд, довольно ощутимо давящий на оголенные войной нервы. Повернув голову по направлению, откуда шли сигналы, Венька увидел небольшого беспородного черного пса, который, склонив голову влево, внимательно за ним наблюдал.