В ту ночь по маршруту перелета из Александрии (Кировоградская обл. Украина. — Прим. ред.) в Чернигов метеоусловия были хуже некуда: гроза, низкая облачность. Как они долетели, до сих пор удивляюсь. Причем перелетела вся техника: и Ми-6, и Ми-8. Лётчики молодцы, настоящие профессионалы своего дела. Они ведь недавно из Афганистана вернулись. А тут их сразу же ещё и в Чернобыль бросили.
Среди ночи я с большим трудом смог дозвониться в полк, чтобы первые вертолёты прислали уже к раннему утру. Средств радиосвязи у меня никаких не было, и найти их здесь тоже было негде. Поэтому по телефону объяснил, что встречать экипажи буду у клумбы возле пристани. Ориентир заметный. Предупредил всех: как только лётчики увидят, что я машу своей генеральской фуражкой, пусть садятся. Посадочную площадку выбрал для них свободную, проверил, чтобы не было вблизи проводов и опасных препятствий. Был уверен, ребята прилетят опытные и с посадкой на незнакомую площадку справятся. Соответственно дал приказание обязательно привезти с собой руководителя полетов и комплект радиостанций.
27-го утром, как только солнце взошло, появились над Припятью два Ми-8. Их вели полковники Нестеров и Серебряков. Прилетевшие вертолёты нужны были для обеспечения деятельности правительственной комиссии. Они тут же стали поднимать группу за группой специалистов в воздух. Только оттуда можно было посмотреть, что случилось с реактором и что творится вокруг него. Это позволило оценить обстановку, сделать правильные выводы и принять дальнейшие решения.
В этот же день я посадил еще пару вертолётов на стадион. При этом запомнился такой вот случай. Подъехал я туда на «уазике», а там местные жители пришли поглазеть на происходящее, причем с детьми, с колясками. Я стал их прогонять. А они: «У-у-у генерал какой злой. Жалко, что ли, посмотреть». Говорю: «Видите пыль какая, заражено всё вокруг. Тикайте отсюда, да побыстрее. А генерала вы ещё не раз потом добрым словом помянёте». Они, конечно, ушли. Правда, нецензурными выражениями всё-таки обложили.
Около 11 часов по местному радио объявили, что после обеда начнется эвакуация населения. Окончательное решение об эвакуации было принято после того, как специалисты и члены правительственной комиссии с борта вертолёта оценили масштабы аварии и убедились в степени ее опасности для жителей города. Весь план эвакуации расписали детально. Создали диспетчерский пункт, у домов к каждому подъезду поставили милиционера с рацией, подогнали полторы тысячи автобусов и два электропоезда. Было вывезено порядка 45 тысяч человек. Я считаю, что это сложнейшее мероприятие можно назвать классическим и по оперативности, и по организованности его проведения. Такое огромное количество людей смогли вывезти всего за 2,5 часа! В городе никого не осталось, кроме «ликвидаторов». По рекомендации ученых правительственная комиссия приняла решение: сверху наглухо закрыть реактор защитным слоем песка. Но подступиться к аварийному блоку, кроме как с воздуха, было неоткуда. Поэтому мне сразу поставили задачу как можно быстрее начинать с вертолётов сбрасывать песок в горящий кратер. Но пока шла эвакуация, работать авиации запретили. Боялись, чтобы не случилось чего-нибудь непредвиденного. Вдруг начнем бросать песок, пойдут новые выбросы — и вся эта «гадость» посыплется на людей.
Но мы уже вовсю готовились к первым вылетам. Шла отработка методики сброса мешков, наполненных песком и глиной. Этот материал брали прямо на берегу у пристани, рядом с тем местом, где садились вертолёты. Распоряжением правительственной комиссии мне назначили гражданского заместителя, который занимался бригадами рабочих, обеспечением мешками для песка и погрузкой их в вертолёты.
Самые первые броски выполнили с Ми-8. Чтобы попасть в цель, вертолёт в полете почти зависал над кратером. Борттехник, привязанный в грузовой кабине тросом, подтаскивал мешок к двери и кидал его в горящее жерло. Шесть-семь мешков кинет, весь «в мыле», жарко. На высоте сброса в 200 м температура 120–180 градусов. Радиация такая, что ДП-5 там просто зашкаливал. Мы тогда располагали только приборами, которые могли измерять уровни до 500 рентген. Теоретически рассчитывали, что на высоте прохода радиационное облучение в пределах 1000 рентген, а на самом деле оно было в 3–3,5 раза больше. В эпицентре вообще эти уровни достигали 10000–12000 рентген. После таких вылетов у борттехников наступали приступы рвоты. Сказывались невыносимая жара и физическое перенапряжение. Это был адский труд. Чтобы хоть как-то его облегчить, стали укладывать мешки в вертолёте на доски. Поднимая ее конец как рычаг, борттехник мог сбрасывать сразу по 2–3 мешка. Также попробовали подвешивать мешки на прутьях на внешней подвеске. Но это оказалось канительное дело, да и производительность получалась очень низкая. В первый день наши вертолётчики сбросили, по-моему, 56 тонн. Казалось, довольно неплохой результат, если учесть, что «восьмёрка» внутрь кабины берет определенное количество мешков, а вся механизация процесса — только человеческие руки и плечи.