«Отец преподавал в трех-четырех учебных заведениях». «При одном из этих заведений у него была квартира».
Где же он преподавал? Если жил при учебном заведении, значит заведение было закрытое. И, конечно, мужское. А какие закрытые мужские заведения существовали в то время в Петербурге? Не считая лицея и училища правоведения, только военные: кадетские корпуса и юнкерские училища. Значит, отец Наталии Сергеевны был военным — о чем, впрочем, уже давно можно было догадаться. И учился он, в таком случае, тоже в военном училище, если не в Академии. И служил в Ахалцыхе, Сальянах и в форте Александровском не на почте, не в акцизе и не в каком-нибудь частном банке, а — «на линии», как офицер, профессиональный военный.
Всему этому подтверждение отыщется в последующих письмах Н. С. Маркевич. Но, как увидит читатель, и в этих, новых письмах Наталия Сергеевна все еще маскируется, остерегается, «да и нет не говорит, черного и белого не называет». Не знаю, как для читателя, а для меня за этим не только причудливый характер, но — целая биография, и не какая-нибудь одна биография, а множество биографий, судьба поколения.
К случаю скажу, что и сам я много лет, заполняя анкеты, в графе «отец» писал: служащий, позже стал писать: военнослужащий, и никогда «офицер», хотя отец мой в августе 1914 года ушел на фронт из запаса в чине подпоручика (по нынешнему лейтенант) и выше штабс-капитана не дослужился. Но то — анкета, официальный документ, а тут частные, задушевные письма, обращенные к человеку, которого только что от сердца благодарили за «почти сыновнее отношение»! И все-таки негатив проявлялся: на плечах человека стали проступать эполеты…
Из письма от 2.IV.68 г.:
«…Не сердитесь на меня за мою болтливость, вообще-то я очень сдержанна и мало откровенна… Все дело в том, что Вы сумели „найти ключ“…
Теперь вернусь к школьным годам. Отец определил меня в интернат, то есть в закрытое учебное заведение для сирот и полусирот, на полное гособеспечение. Нас одевали, кормили, готовая стирка, учебники, тетради, ручки, перья — все бесплатное. Курс учения 7 классов и 2 педагогических, т. к. все мы были дети малообеспеченных родителей и нас готовили в народные учительницы или гувернантки в богатые семьи…»
Бедная девочка, диккенсовская сиротка, из которой хотят сделать гувернантку в богатую семью!..
Тут невольно задумываешься. На что же рассчитывала Наталия Сергеевна, заученно повторяя эти фразы из своей служебной автобиографии. Ведь еще совсем недавно, в предыдущем письме, она рассказывала о компаньонках, которых нанимал для нее отец, о светских приемах, об амазонке, о ложе в императорских театрах!..
И что это за интернат в Петербурге 1900-х годов?!
Ниже в том же письме на восьми плотно исписанных страницах идет очень подробный и обстоятельный рассказ о порядках, царивших в этом «интернате». И все — по плану, по пунктам и параграфам. Одежда. Питание. Завтрак. Обед. Вечерний чай. Приемные дни. Нацсостав. Наука… В разделе «Питание» перечислены все супы и все вторые блюда.
«На сладкое каждый день 1 кондитерское пирожное, в пост — кисель, который мы очень любили».
Нет, конечно, это не сиротский приют — из тех, которые мне были хорошо знакомы и по литературе, и по собственным детским впечатлениям.
«Белье нам меняли 2 раза в неделю, носовые платки — каждый день».
«Национальной розни между девочками не было. Вместе с русскими воспитывались у нас и украинки, из Белоруссии (мало), армянки, татарки, грузинки, осетинки, даже одна персианка. Это была девочка из какой-то опальной династии. В 900-х годах, когда она кончила учебу, там опять был какой-то переворот, она пришла к власти и ввела большие перемены в положение женщины своей страны, ввела школьное образование для девочек. Звали ее Зиба, а фамилии не помню».
«Наука.
Главный упор был на нашу грамотность, литературу русскую и западную, знание языков, французского и немецкого, арифметики. Географию, математику, естествознание, физику — все это проходили курсом очень сокращенным. Зато учили нас рукоделиям, музыке и пению — церковному и светскому, танцам, немного занимались гимнастикой. Заучивали наизусть помногу и русские тексты и иностранные. Баллады Жуковского, гекзаметры Гнедича из Одиссеи и Илиады, французских классиков. Зато Тургенев или Гончаров были нам недоступны. Из „Обломова“ проходили только детство Илюши».