Вот. На этом кончу.»
«Проводила я своих сорокалетних „ребятишек“ и теперь могу поделиться с Вами впечатлениями.
Сын приезжал на три дня, так как отпуск был внеплановый, экстренный: проведать мать и повидать сестру после девяти лет разлуки.
Сын выглядит хорошо, кажется моложе своих лет, но дружеского тона, который установился было за последние годы, я, увы, не обнаружила. Это был гость, не почувствовала я ни тепла, ни заботы, ни ласки, — какая-то нотка превосходства, иронии, а я очень чутко реагирую на интонацию.
Был поднят вопрос о моей дальнейшей судьбе: почему я чужих предпочитаю родным детям? Я напомнила сыну слова его жены, сказанные еще много лет назад:
— Деньги мы давать будем, но заставить нас взять вас к себе никто не может.
Он объяснил это тем, что я, мол, просто не сумела найти дорогу к сердцу его жены, не учла ее нервозности, больного сердца, что у меня невозможный характер и т. д. и т. п.
— Ах, вот как! — улыбнулась я. — Нервозность? Больное сердце? Да, я сознаю, что характер у меня тяжелый, но такой сделала меня жизнь! Твоя жена выросла в нормальных условиях, она не знала крушений в жизни, ни личных, ни общественных, живет она обеспеченной за спиной мужа, а хотела бы я представить, что было бы с ней, окажись она в условиях моей жизни?! Ты находишь, что я должна быть снисходительной, что я не учла ее нервозности и болезней, но до ких же пор вы хотите, чтобы я только и приспосабливалась к кому-то и думала о ком-то…
Может быть, я наговорила лишнего, но так накипело, Алексей Иванович.
Ехать к дочери в ее глубинный колхоз я отказалась. На приглашение зятя ответила встречным приглашением: пусть приедет погостить ко мне в Россошь. Хотя у нас в этом году довольно трудно с продуктами. Неужели и у вас льют дожди? У нас никак не отремонтируют небесный водопровод. Солнышко видим редко, вишни кислые от дождей. С молочными продуктами в госторговле плохо: опять зависим от частника».
…Но вернусь к теме моего последнего письма.
Сезон балов в военных училищах начинался со дня артиллерии 6(19) XI, вход по пригласительным билетам, приглашенных бывало до 300 человек. Залы превращались в гроты, зимние сады, буфет с мороженым, сластями, ночью — ужин бесплатный для гостей, веселье длилось до 2–4 ч. утра.
…Танцевать я очень любила. Но должна сказать, что тогда наряды дочерей стоили относительно дешевле, чем теперь: дома мы одевались скромно, а не так, как теперь — студентки даже на лекциях стараются перещеголять друг друга одеждой и обувью.
Танцевать-то я танцевала, но забыть того, что случилось, при всем желании не могла. Вскоре после разрыва он прислал мне мои письма и просил вернуть его. Просил забыть его, писал, что поступить иначе он не мог…
Я не ответила ему, но к его письмам приложила стихи, не знаю автора, но помню их до сих пор от начала до конца:
Стишки, выражаясь мягко, неважные. В том же письме Наталия Сергеевна пишет:
«Вас интересует, что читала тогда молодежь моего круга? В школьные годы — романы Вернера, Шпильгагена в оригинале на немецком языке, затем были небольшие по формату книжки „Школьной библиотеки“, они продавались большей частью на вокзалах и пристанях… Читали Бестужева (Марлинского), Лажечникова, Загоскина, Данилевского… Читали мы и Вербицкую, Лухманову, Шеллера-Михайлова (приложение к „Ниве“). Когда я была уже взрослой девушкой, отец выписывал мне „Revue de Mondes“ на французском языке и какой-то ежемесячный рукодельный журнал на немецком языке. Стоил он дешево, что-то около трех рублей в год с доставкой на дом…
Достоевского, который тоже выходил приложением к „Ниве“, я не могла читать — слишком тяжело, и потому многих его произведений я до сих пор не знаю…»