Но, свернув на лестницу, ведущую в третий этаж, подумала:
«Что же им, в самом деле, таким молоденьким, поручают такое неаппетитное дело…»
Мужа предупредили, но, когда она вошла, он лежал, читал газету.
— Не ожидал? — сказала она.
— Признаться, сегодня не ждал.
Сосед его, штабс-капитан Зайцев, спал или притворился спящим. Поверх одеяла у него лежала раскрытая книга.
Наташа присела на краешек постели мужа, поцеловала его в лоб, он дотронулся губами до ее руки.
— А я ночью не спала, перенервничалась. После обеда что-то ужасно муторно стало, тоскливо. Дай, думаю, съезжу, навещу своего повелителя.
Он ничего не сказал.
— Винограду хочешь?
Он качнул головой.
— Может быть, маленькую гроздочку?
— Нет, нет, — сказал он, хлопнув ладонью по газете. — Ничего не хочу. Прошу тебя — уже сколько раз… Здесь мы на гвардейском довольствии. Всего вдосталь. Куда я его дену?
— Угостишь сестер.
Он кисло ухмыльнулся.
— Ну, разве.
Пакет и корзинка лежали у нее на коленях.
— Может быть, дольку мандарина?
— Ну, я ж сказал.
— Прости… Я просто думала… А куда все это выложить? Попросить сестру?
— Оставь. Все сделают.
Минуту они молчали. Он лежал на спине, заложив за голову руку, смотрел в потолок.
— Что же ты не спросишь о детях? — сказала она.
Он подавил не то вздох, не то зевок:
— Как они?
— У Ируськи было расстройство. Вечером вчера я вызывала доктора. Сегодня, слава богу, все наладилось.
Он молча и размашисто кинул.
Раза два-три в палату заходили сестры — все разные. Одна принесла штабс-капитану Маркевичу порошок, другая поправила одеяло на спящем Зайцеве, что-то переставила на его столике. Наталия Сергеевна не видела, какие любопытные, жадные, даже хищные взгляды кидали эти женщины в ее сторону.
— Ты бы не хотел, чтобы я как-нибудь с Юркой приехала? Он скучает, — сказала она.
— Стоит ли, — сказал он. — Скоро ведь на выписку.
Минуту он лежал с закрытыми глазами. И вдруг она увидела, что он улыбается. Улыбается. Улыбается каким-то своим мыслям… Такой тихой, мягкой улыбки она никогда раньше, даже в медовый месяц, не видела на его губах.
— Ты что? — спросила она.
Он очнулся.
— А? Что? Куда?
— Ты чему?
— Что «чему»? Задремал, что ли?..
…Когда она выходила из отделения, из-за своего белого столика навстречу ей поднялась дежурная сестра.
— Госпожа Маркевич, простите…
— Да? — остановилась Наташа.
— Вас очень просил зайти, навестить его полковник Провоторов.
— Кто?
— Провоторов… Николай Павлович, полковник. Он говорит, что вы знакомы.
— Ах, да! Ну, конечно. Где он?
— Пожалуйста, пойдемте. Я покажу.
Хотя она и сказала: «ах, да», а все еще не могла вспомнить… Что-то смутное, детское мерещилось. Но когда вошла в узкую длинную палату с закругленным наверху большим окном и увидела приподнявшегося над подушкой коротко остриженного человека с кофейно-желтым лицом бедуина — вспомнила сразу штабс-капитана Провоторова, командира роты в Лефортове, у отца. И хриплый — все тот же — голос его узнала:
— Наташа! Боже мой! Это — Наташа? Дама! Дама!
Он держал двумя руками ее длинную грубоватую руку и смотрел на нее, и в глазах его была не радость, а боль. Слова были легкие, веселые, светские, а голос ледяной и взгляд — как из холодного погреба смотрел.
Сестра вышла, прикрыла за собой дверь.
— Ну, как? Что? Рассказывайте! Сколько же времени утекло. Как Сергей Семенович?
— Вы, вероятно, знаете. Он атаманом — на Урале.
— Да, как же. А ты? А вы? Одна? Замужем?
И не сводит с нее своих больших выпуклых глаз. Без улыбки, без какой-нибудь искры улыбки.
— Замужем, Николай Павлович. Уже седьмой год.
— Да? И все хорошо? Дети?
— Двое. Мальчик и девочка. — Она рассмеялась. — Да что вы задаете такие вопросы, Николай Павлович. Вы же знаете! Ведь мой муж лежит в этом же лазарете.
Он кивнул, не улыбаясь.