Кто-то протянул ему жестяную коробочку с пертусином. Он принял сразу четыре капсулки, запил их крепким холодным чаем. Но боль не утихала. Он понял, что, если нет возможности поспать, надо успокоиться, побыть хоть четверть часа одному. Вышел в коридор и сразу почувствовал: легче. Может быть, начал действовать этот дурацкий пертусин?
В накинутой на плечи шинели, — как носил когда-то в Ахалцыхе бурку, — шел по коридору. Тишина и безлюдье — будто и нет никого в этом огромном здании. Но — нет: за большой белой дверью бубнит мужской голос. Подошел, прислушался. Голос Беляева, военного министра. Диктует в телефон или адъютанту:
— Положение по-прежнему… по-ло-же-ние по-преж-не-му… продолжает оставаться… про-должа-ет оста-вать-ся… тревожным…
Едко усмехнулся, пошел дальше.
«То ли вы слово употребляете, достопочтенный Михаил Алексеевич? Может быть, не тревожное, а безнадежное?»
И, рассердившись на самого себя, резко открыл следующую дверь. Сразу повеяло морозцем. У распахнутого настежь окна у пулемета дежурили полулежа полковник Михайличенко и генерал Тяжельников.
— Здорово, братушки! — засмеялся Хабалов. — Это с каких же пор и почему полные генералы оказались у нас за пулеметами?
— А так что, ваше благородие, потому, — в тон ему ответил Михайличенко, — что рядовых пулеметчиков в наличии у нас нема. Это во-перьвых. А во-вторых, еще и потому, что для генералов в этом доме другого дела не находится.
— Скоро, я боюсь, генералов у нас будет больше, чем рядовых, — мрачно сказал Тяжельников.
— А пулеметов больше, чем патронов к ним…
— Ничего, ничего, — сказал Хабалов. — До Иванова додержимся.
— Простите меня, Сергей Семенович, — сказал Тяжельников, — но не верю я в этого Иванова. Чем он, скажите, лучше нас? И чем его солдаты надежнее тех?
Он кивнул на окно. И «те» словно услышали его. Над головой у генералов звякнуло, и на пол посыпались мелкие осколки стекла. Хабалов посмотрел. Стекло фрамуги ровно посередине было аккуратно пробито винтовочной путей.
— Так, — сказал он. — Все-таки постреливают!
— По Адмиралтейству постреливают, Адмиралтейство не отвечает.
— Полагаю, что это правильно, — сказал Хабалов. — Мы держим оборону. Задача — додержаться до Иванова. У того — батальон георгиевских ка-алеров, а главное — возможность двинуть хоть целую дивизию с фронта.
— А-а, — махнул рукой Тяжельников.
Следующая комната, куда заглянул Хабалов, была кабинетом товарища министра. Ковры, шкафы с зелеными шторками, большой письменный стол, над столом — портрет государя императора. У окна, выходящего в сторону Невского, подремывал у пулемета, согревая руки, как в муфте, в рукавах шинели, молодой, но уже обросший рыжеватой щетинкой солдат. Увидев генерала, он очнулся, стал выпрастывать руки из рукавов, хотел подняться.
— Сиди, сиди, ладно, — сказал Хабалов.
Но солдат освободился от пут, вскочил, вытянулся:
— Здравия желаю, вашество!
— Здорово! Почему один? Где напарник?
— Не могу знать, вашество.
— Как не можешь знать?
— Ушов.
— Куда ушел?
— По нужде ушов.
— Давно?
— Ну… не знаю… Мабуть, вже два часа.
— Утек, что ли?
Солдат дернул плечами.
— О, мерзавец!.. Ну, что у тебя тут? Тихо?
— Как тихо? Ходят усякие. Поют. Постреливают маненько.
— Не отвечаешь?
— Ни. Приказ был не отвечать.
— Правильно. Только уж если эти на штурм пойдут — тогда и мы откроем. Но, дай господь, может, и обойдется. Лучше бы, ты знаешь, без этого. Как тебе кажется?
— Так точно, вашество. Лучше без этого.
— Ты ел?
— Ни.
— Хлеб не получал?
— Где же? Сказали — нема.
— Маленько все-таки достали. Поди вниз, там у лестницы такая комнатка, вроде каптерки. Прапорщик Преображенского полка… не помню фамилии… Скажи: прислал командующий. Получить хлеба два фунта и чай с сахаром.
Солдат оживился, повеселел.
— Спасибо, вашество. А как же «максим»? — показал он на пулемет.
— У пулемета я пока подежурю. За пятнадцать минут обернешься?
— Так точно, вашество. Я швыдко…
Генерал позвонил по телефону адъютанту, сказал, что находится в кабинете товарища морского министра. В случае чего — пусть обращаются сюда.
Закутался как в бурку в шинель, прилег на диванчик у пулемета. За окном — солнечный зимний день, деревья Александровского сада, за ними — перспектива Невского, купола костелов и кирок, стеклянно поблескивающий большой черный глобус на башне дома, где помещается американская компания швейных машин.