И вдруг распахнулись двери класса, вошел инспектор, и так радостно было услышать его звонкий молодой голос:
— Прошу вста-ать!..
Сережа вскочил, открыл глаза и увидел себя в Министерском павильоне.
— Прошу всех подняться! — так же зычно повторил подпоручик Знаменский. Рядом с ним у дверей стояли еще какие-то люди, несколько офицеров, солдаты с винтовками.
Почти все арестованные уже поднялись, приводили себя в порядок.
— Просьба выходить по двое согласно вызову, — сказал подпоручик, и какой-то офицер, стоявший рядом с ним, заглянул в список и объявил:
— Михаил Алексеевич Беляев и Александр Дмитриевич Протопопов!
Хабалов вполоборота оглянулся. Протопопов, безумно улыбаясь, протискивался в выходу… Надевая на ходу шинель, вышел откуда-то и генерал Беляев.
Их увели.
Минут через пять выкликнули:
— Павел Григорьевич Курлов и Николай Алексеевич Маклаков!
У Маклакова была забинтована голова. Он шел пошатываясь.
Хабалов оказался в шестой или седьмой паре. Вместе с ним вызвали Ивана Логгиновича Горемыкина.
— Прошу следовать за мной, — сказал им Знаменский.
На всем пути от павильона до главного входа двумя рядами стояли солдаты-преображенцы.
«Обстановка торжественная, — усмехнувшись, подумал Хабалов. — Похоже на смотр. Но ведь так же гоняли когда-то и сквозь строй!»
Была уже ночь. Или поздний вечер. Но во дворе еще шумела толпа. На головах и плечах людей лежал снег.
К подъезду подкатил большой черный автомобиль. Его верх тоже был покрыт снегом.
— Прошу садиться, — сказал Знаменский.
Хабалов помог Горемыкину. Тот слегка стонал и покряхтывал. Хабалов сел рядом. Напротив устроились член Думы Родичев и унтер-офицер с револьвером в руке.
Мотор съехал с пандуса, миновал двор, выбрался на Шпалерную. Здесь тоже почти сплошной стеной стояли люди, что-то кричали. В эту минуту было приятно остановить взгляд на тяжелом, глуховато поблескивающем маузере на коленях унтер-офицера. Шофер без устали нажимал на резиновую грушу клаксона. Попросторнее стало только у Воскресенского проспекта. Здесь автомобиль свернул на набережную и пошел полным ходом.
А в памяти еще не совсем выветрилось то страшное, что было двадцать минут назад, еще шел урок истории, еще подполковник Ягодкин превращался в Протопопова, и тот говорил о каких-то загадочных ящиках… Постойте, а Керенский там был? Или это наяву? Да, конечно! Перед тем как он заснул, его вызывали… Этот серолицый человек выскочил из-за своего письменного стола как бесноватый:
— Ваше превосходительство, извольте тотчас, без промедления отвечать: кем и по чьему приказу были поставлены пулеметы?..
А потом, после этих фантастических пулеметов, — какие-то ящики и мешки. Но нет, это был уже сон…
Куда же их везут? Давно уже проехали его дом, но даже не мог посмотреть: у окошка сидел, покачиваясь и постанывая, Горемыкин. Уже радужно проплывали электрические фонари Французской набережной. Тряхнуло на горбатом Прачечном мостике. Помелькали недолго заснеженные деревья Летнего сада. Въехали на Троицкий мост.
«Ага. Теперь понятно. Везут в крепость. Дай-то Бог! Хуже, если куда-нибудь на Лисий Нос…»
(Ходили слухи, будто на Лисьем Носу вешают. Вешали).
Так и есть. Свернули на деревянный мост через Кронверкскую протоку, проехали Иоанновские, а потом и Петровские ворота… На ярко освещенной площади у собора автомобиль остановился. Что там такое? Что это за люди в черном, с винтовками?.. Матросы!..
Кто-то распахнул дверцу мотора:
— Вылазьте!
На этот раз Горемыкину помогли депутат Родичев и унтер.
— Идти за мной! Руки за спину, — приказал какой-то высокий матрос с кольтом на поясе и двинулся в сторону собора.
Хабалов и Горемыкин пошли за матросом.
— Стать лицом к стенке, — приказал тот.
У собора, осыпанные снегом, уже стояли лицом почти вплотную к стене все, кого увезли из Таврического раньше. Стал и Хабалов. За спиной слышались какие-то деловые спокойные голоса, поскрипыванье шагов, звяканье оружия… Там к чему-то готовились.
Падал снег. Слышно было, как подъехали еще две машины. Раздавалась команда:
— Стать лицом к стенке!
Рядом с Хабаловым уткнулся лицом в желтую стену тот старичок сенатор, который упал давеча со стула.
«Что же это такое? Неужели расстрел? Без суда и следствия?»
Хабалов мелко покрестил грудь.