„Год жизни“ я читал лет 20 назад. Тогда это были две повести — „Лапшин“ и „Жмакин“. Сейчас Герман их переработал и свел в один роман. То, что я читал, было очень хорошо. Говорят, что новый вариант стал еще лучше».
Из письма Н. С. от 5.XII.60 г.:
«…Перечитываю еще раз Вашу „Республику Шкид“. Очень много мыслей толпится в голове…»
Этими мыслями заполнено больше десяти тетрадочных страниц.
«…Прямо удивляешься, как выжили Вы в таких условиях, как выдерживали по десять уроков в день и при этом у вас хватало энергии на изобретательство, на веселье, вы не были нытиками, ни падали духом.
…Глава „Улигания“ показывает хорошее знание шкидцами истории и современной политики. Вряд ли теперешние школьники сумели бы придумать такую „Конституцию“ и вообще весь строй.
Увлечение шкидцев журналистикой, их способности при таком плотном расписании занятий еще корпеть до глубокой ночи над газетами и журналами — изумительно.
Хорошо написал предисловие Маршак.
Да, немного не дожил Викниксор, чтобы перечитать Вашу книгу…»
Из писем Н. С. Маркевич от декабря 1960 г.
«…Спасибо Вам, дорогой друг, за добрые пожелания, но, увы, ничего нового и хорошего у меня нет. В общем-то я здорова, на ногах, стараюсь исполнять все, что от меня требуют.
Но что делать, если у меня теперь хронически замирает сердце в ожидании окрика, иронической усмешки и т. д.
…Иногда я через силу выполняю что-нибудь по хозяйству; но ведь другим в старости еще хуже. Я хоть сыта, в тепле, и за то спасибо, а вообще жить долго теперь трудно.
…Не смущайтесь, пожалуйста, за меня. И не подумайте, что я пала духом. Все это давно пережито, давно перегорело, да и не я одна такая — аналогичных случаев много, о них рассказывают в своих очерках Анатолий Алексин и другие.
…Пишите, пожалуйста, Алексей Иванович! Письма к Вам и от Вас — единственная отдушина, через которую поступает ко мне свежий воздух.
Сейчас зачитываюсь романом А. Бартэна „Театр поднимает занавес“. Обступают воспоминания. Эти воспоминания, как черные мухи, не дают мне спать…
Вот недавно, читая очерк А. Константинова „В тревожные дни Октября“ („Нева“ № 3 за 1957 г.), встретила знакомую фамилию — командира 2-го Царскосельского полка полковника Вальдена, начальника штаба при главнокомандующем Муравьеве. Я помню Вальдена поручиком. В начале войны, осенью 1914 года, его привезли раненого в царскосельский госпиталь, где ему ампутировали ногу. Он был спортсмен-лыжник и очень тяжело переживал свою потерю.
С мужем моим он не дружил, у него была своя компания, хотя мы и жили рядом.
…Мелькнула в газете фамилия нашего посла Г. Меньшикова, и я подумала, не сын ли это суворинского журналиста? В начале 20-х годов мне пришлось встречаться с этой семьей: вдова его работала у нас в школе делопроизводителем, дети учились в школе. Гриша — способный, развитой, очень хорошо воспитанный, кончил 9 классов и продолжал учиться не то в Ленинграде, не то в Москве.
…Знакомы ли Вы с Паничем? Мне очень понравилась его книга, особенно первые главы — о маленьком Кире…
…Слушая передачи по радио воспитательного характера, я не вытерпела и задала им вопрос: почему они на каждом шагу поминают Макаренко и не расскажут, например, о книге Панича „Взрослые дети“? Ответить они еще не успели. Я написала, конечно, не так грубо, гораздо спокойнее, вежливее.
Вы скажете: интересуется вопросами воспитания, а своих детей воспитать не сумела!
Да, с этой горькой истиной я вынуждена согласиться: не сумела!..»
А через неделю-две приходит от Наталии Сергеевны письмо, которого уже давно следовало ожидать:
«…Я дома, то есть в Россоши. Пожинаю то, что посеяла.
…Одним словом, дорогой мой друг, все мои мечты найти домашний уют лопнули. Вы спросите: что же случилось? Да ничего не случилось. Просто раскинула я и так и этак, вспомнила все, что было в войну и после войны, и пришла к выводу, что, пока ноги носят, буду только в гости к ним ездить.
Меня отпустили без большого сожаления. Да и у меня, признаться, глаза при расставании были сухие. Грустно писать об этом, но здесь, в Россоши, мне легче дышится, распрямились плечи… И теперь у меня снова появилась возможность свободно говорить обо всем, о чем мне и Вам захочется. Задавайте же вопросы…»
С утра (если не с ночи, когда он проснулся на минуту и пытался вспомнить, поймать ускользающий сон) пристали к нему и не отвязывались две строчки из полузабытых стихов Аполлона Григорьева: