Наконец приходит открытка:
«Поздравьте меня, порадуйтесь за меня, на восьмом десятке старуха пускается в путь!..»
И опять, как и прошлый раз, на полях приписка:
«О нем не пишите».
Но так вышло, что не написать Наталии Сергеевне о ее отце я не мог.
Впрочем, это случилось не тотчас, а значительно позже. Пока же я посылал ей бодрые напутственные письма, где всячески поддерживал в ней ее веру в счастливое будущее.
«…Я действительно очень рад за Вас, дорогая Наталия Сергеевна, и желаю Вам от всей души самого хорошего в предстоящей Вам новой жизни. То, что будет на первых норах нелегко, Вы и сами знаете. Но ведь неудобства будут обоюдные, ломается не только Ваш быт и не только Ваш жизненный стереотип…
Вспомнился мне сейчас смешной плакатик, висевший над столиком в одной старой батумской кофейне: „Обращайтесь с кельнершами вежливо и требуйте взаимности“.
Так вот — требуйте взаимности, Наталия Сергеевна, настойчиво требуйте, но прежде будьте сами вежливы со своими кельнершами!..»
Перед отъездом она прислала мне остатки своего «архива» — несколько старых документов, писем и фотографий, в том числе и фотографию, где в Россоши, года за три до этого, она снялась в окружении сына и дочери. По просьбе Наталии Сергеевны я поделился с нею своими «впечатлениями» от этого снимка.
«А вы знаете, — писал я, — ведь я их именно такими и представлял. Вероятно, внешний образ Ваших детей сложился у меня отчасти по Вашим письмам (хотя я не помню, чтобы Вы когда-нибудь специально писали мне об их внешности), отчасти же на основании каких-то „косвенных улик“, догадок, интуиции.
Да, Ваши сын и дочь очень непохожи друг на друга. У дочери грубое, неинтеллигентное, не „породистое“ лицо. Я пробовал представить ее в той роли, какая ждала бы ее, если бы история поспешала другими, не столь бойкими шагами, и мне трудно было вообразить ее, скажем, женой уездного предводителя дворянства, штабс-капитана или ротмистра. Впрочем, вероятно (и даже несомненно) и штабс-капитанши такие бывали».
И вот в середине сентября 1961 года приходит письмо из того большого южного города, где живут и работают молодые Маркевичи и где теперь предстоит постоянно жить и Наталии Сергеевне. И опять от этих тетрадочных листочков в косую линейку исходят свет и сияние:
«…Сын радостно встретил меня в вагоне. Встреча с невесткой, когда она пришла с работы, была дружеской.
Первые дни я приводила в порядок свои вещи, вела хозяйство, т. к. они после отпуска, что называется, выбились из колеи. Ведь обычно по возвращении из отпуска надо месяц минимум „выкручиваться“ до зарплаты. Вот тут я и пригодилась…»
Следующее письмо пришло только через месяц. Я беспокоился, предполагал худшее. Нет, пока все хорошо.
«Очень часто думаю о Вас, хотя, казалось бы, думать некогда: у нас с конца сентября гости, а потому я не принадлежу себе, мне негде и некогда взяться за перо.
…Подробно напишу при первой возможности, а пока шлю Вам и Элико Семеновне сердечный привет, Машеньку целуйте. Ваши наказы и советы еще поддерживают меня».
При «первой возможности» она сообщает:
«Как я живу? Бывают вспышки, но я не реагирую на них (и не только внешне, для виду), и все быстро проходит. У меня как-то так спокойно на душе, что я ни о чем не думаю, ничего не желаю. После всех выпавших на мою долю житейских бурь, тревог, забот и волнений я отдыхаю здесь. Невестка заботлива ко мне, и я чувствую, что она делает это не насилуя себя, а естественно.
Вы пишете, что у Вас 9.IX шел снег. Такое здесь у нас представить немыслимо. Да, в годы моей юности иногда в конце сентября в Петербурге появлялись „белые мухи“, но еще весь октябрь я ходила в осеннем. 25-го сентября (по ст. ст.) были именины отца, и у нас к этому дню вставляли и замазывали оконные рамы…»
«Невестка заботлива, делает это естественно».
И еще раз — в другом письме:
«У меня все хорошо, казалось бы и желать ничего лучшего нельзя».
Казалось бы!..
Да, конечно, все пошло именно так, как я и предполагал. Первое время и та и другая сторона сдерживались, вели себя если и не дружественно, то вежливо, корректно, а потом…
«…Ее смешит, что свои вещи я пересылала с обратным уведомлением, чтобы не затруднять их писанием писем.
— Подумаешь, какие необыкновенные ценности были в этих ящиках!..