Когда я видел в освобожденной из многолетнего пленения Троице-Сергиевой лавре молодых монахов и мальчиков-послушников в серых подрясничках с кожаными широкими поясами или когда стоял за божественной литургией в маленькой домовой церкви ленинградской Духовной академии и слушал чудесный хор семинаристов (у одного, тридцатилетнего, на груди в шесть рядов пестрели орденские планки), глаза мои туманили слезы радости, сердце ликовало…
Не знаю, не вспомню, предчувствовало ли уже и тогда мое ликующее сердце опасность, таящуюся в этом заигрывании государства с церковью, в этой полу- или четвертьсвободе, дарованной верующим хозяевами страны — атеистами. Но в какую-то минуту я эту опасность не увидеть не мог. Возникла же она, эта опасность, как раз тогда, когда государство, сменив гнев на милость, широко распахнуло объятия перед верующими и признало церковь как нечто реально, юридически и фактически существующее, когда были созданы всесоюзный и республиканские советы по делам православной и других церквей. Казалось бы, что в этом дурного? Наоборот! Если раньше, закрывая церкви и духовные школы, преследуя пастырей и проповедников, государство нарушало и старую, ленинскую, и новую, сталинскую, конституцию, то теперь… Теперь пастыри возвращались к своей пастве. Над городами и весями вновь лились звуки благовеста, Заготзерно получало новые помещения, а в старых, очищенных от скверны, опять звучало слово Божие; не только в столице, но и во многих областных городах открылись духовные семинарии… И всем этим занимались не только Синод и епархиальные управления, но и органы государственные — советы по делам религиозных культов.
Но ведь и это тоже было вопиющее нарушение конституции! Мне скажут — нарушение во благо. Нет, не во благо. Благо — отделение церкви от государства. Об этом буду говорить ниже. Сейчас скажу только, что опека атеистического государства над церковью не могла не быть от лукавого. Если в годы войны примирение с религией еще можно было расценить как хитрость наивную — церковь и верующих попросту покупали, — то в дальнейшем речь идет уже о другом — не о подкупе, а о подкопе, о разложении, о попытке взорвать церковь изнутри.
Не знаю, когда и кому пришла в голову эта, не такая уж в общем сверхгениальная мысль — прибрать церковь к рукам. Пожалуй, уже не Сталину, а одному из его преемников, скорее всего Хрущеву. Почему-то мне кажется, что отношение Сталина к церкви и к религии — во всяком случае в последние годы его жизни — носило характер более глубокий и более, я бы сказал, личный. В начале пятидесятых годов не один раз приходилось слышать-разговоры о том, что хозяин уединился на своей подмосковной даче и не принимает никого, кроме патриарха Алексия. И ведь недаром поднимали в те годы на щит и на все лады, во всех жанрах воспевали Ивана Грозного, этого богомольнейшего из деспотов.
Впрочем, не о том сейчас речь.
Вот один из многих примеров нарушения конституции, когда государство вмешивается во внутренние дела отделенной от него церкви — и в личную жизнь граждан тоже, когда оно самым прямым образом нарушает свободу совести.
Всякий, кто бывает в церкви, видел где-нибудь в притворе или у свечного ящика объявление о том, что при совершении обряда крещения оба родителя и восприемники обязаны представить паспорта.
Спрашивается: кому и зачем требуются в этом случае паспорта? Церкви? Но ведь церковь, как известно, учреждение не государственное, никакими юридическими правами не обладает, да и зачем ей, скажите, знать паспортные данные о крестном отце приобщаемого к церкви младенца?! Всякому ясно, что это не церковниками затеяно. Тем, я полагаю, и в голову не пришло бы присвоить себе милицейские функции. Да ведь если следовать статье конституции, их, этих церковников, к уголовной ответственности привлечь следует: отделены от государства, а вздумали присваивать себе права государственного органа!..