Вспомнилось и другое, читанное или слышанное. Кто-то из крупных физиков (а может быть, и не физик, не помню) сказал, что современный ученый, отрицающий идею Бога, — или не ученый, или плохой ученый, или непорядочный ученый.
Великий физик Эрвин Шредингер, создатель квантовой механики, в своей известной книге „Жизнь с точки зрения физики“[2] писал, что успехи генетики утверждают нас в идее Божественного промысла и существования души.
Когда Вс. Мейерхольд, поздравляя И. П. Павлова с восьмидесятилетием, написал, что его успешные открытия в науке помогли навсегда разделаться с таким понятием, как душа, Павлов, сдержанно поблагодарив за поздравление, закончил свое ответное письмо так: „…а что касается вопроса о душе, то давайте не будем спешить“. Это обнародовано, факт этот приводит в своих воспоминаниях о Мейерхольде А. К. Гладков.
Но, конечно, не только ученые, но и простые люди, — если они думающие, — тоже тянутся к Богу.
Несколько лет пишет мне прелестные, полные поэзии, ума, юмора, письма работница из Ростова-на-Дону. Отец этой женщины, по ее словам, был коммунист — из тех, кого называют „пламенными“. Сейчас не поленился, нашел давнее письмо этой женщины. Вот ее подлинные слова:
„Родилась и росла я в семье коммуниста, такого, каких сейчас нет. Отец мой отказался от своего дома, от любой собственности, и жили мы (а он прямо с восторгом) примерно как на картине Петрова-Водкина. Помните эту картину? Рвался первым на кубанский саботаж, считал, что делает нужное дело по велению партии и сердца…“
После этого отца исключили из партии, он писал Сталину („которого боготворил“), был восстановлен „и очень гордился, что справедливость победила“.
„Все богатство у нас была гора журналов „Коммунист“ и „Правда“ на гардеробе“.
А в другом письме, которого я, к сожалению, не нашел, эта сорокапятилетняя женщина пишет, что их, детей, маму и других близких такая безбытная и бездуховная жизнь не устраивала. Их тянуло к традициям, к казачьим песням и преданиям, к Пасхе и Троице, к престольным праздникам… Их угнетала эта жизнь в скиту без Бога. И постепенно выяснилось, что дочь — не какого-нибудь карьериста и приспособленца, а убежденного фанатика-коммуниста, человека, героически погибшего в оккупации, — что женщина эта человек религиозный.
Доказательства этому накапливались постепенно. Восемнадцатилетняя дочь ее венчалась в церкви — к огорчению матери, в старообрядческой, так как молодой зять ее принадлежит к „старой вере“. В другом письме описывается архиерейская служба в Новочеркасске. И обо всем этом — с уважением. А ведь писала не кому-нибудь — советскому писателю.
Никогда не видел эту женщину, эту семью, этот дом с палисадником на окраине донского Ростова, а счастлив, что они существуют, что приходят ко мне и до сих пор письма от них, письма, где можно прочесть обо всем на свете — и о трудностях на производстве, и о туристской поездке на Кавказ, и о мещанстве, об эпидемии „автомобильно-телевизионной“ болезни в нашем обществе, и о нехватке в магазинах „кофия“ (традиционного напитка донских казаков, как выяснилось), и о необыкновенном урожае яблок, и тут же — о новом батюшке в местном храме, и о престольном празднике, — и о Троице, Рождестве, о том, как не хватает Закона Божия, морального воспитания в нашей школе…
Не знаю глубины веры этой женщины (равно как и она не знает глубины моей), но, повторяю, счастлив от одного сознания, что она и подобные ей существуют на земле нашей.
Да, но при всей глубине их веры всё это люди, в большей или меньшей степени связанные, скованные, держащие свечу под сосудом или не часто извлекающие ее оттуда.
Вряд ли наш милый Саша, если он еще комсорг и если вообще не вышел из комсомола (сомневаюсь, что вышел), вряд ли он открывается кому-нибудь, кроме домашних и кроме самого близкого друга — может быть, того, с кем ходил ко всенощной в Лавру.
И вряд ли моя ростовская читательница, печатающая заметки в местной газете, так уж безбоязненно переступает порог новочеркасского собора… Сколько лет по себе это знаю. Даже сейчас, в старости, когда больше чем когда-либо положено думать о душе, когда стыдно скрывать свою веру, все-таки часто иду на этот стыд — нет-нет да и оглянешься, прежде чем перекреститься или войти во храм.