После свидания с Иваном я вернулась в дом дедушки Иакова. А вечером неожиданно приехал Миронов.
С. Г Федина
Сказал, что забирает меня на допрос. Разные мысли пришли в голову. И то, что это последний мой день на свободе, в первую очередь. Он продержал меня в своем небольшом, скупо обставленном кабинете почти до утра. Был долгий, долгий разговор. О том, что меня ждет. Что такое тюрьма для женщины, что такое камера политических с уголовниками. Когда и какой я выйду, если выживу, на свободу. Выбор, как сказал Миронов, у меня небольшой. Отказываетесь от мужа и сотрудничаете с нами, либо арест. Даю возможность подумать, но возьму подписку о невыезде, подвел он итог нашему ночному разговору. Несколько дней я как на службу ходила и отмечалась в управлении НКВД, а затем, неожиданно, Миронов разрешил мне уехать домой, но просил больше в Томске не появляться. Такой подарок мне еще раз преподнесла судьба.
И вот я опять на пороге кабинета Миронова. Слова, которые я приготовилась произнести, объясняя причину возвращения в Томск, не потребовались. Увидев меня, Миронов не задал ни одного вопроса. Как будто бы не было ни долгих разговоров, ни советов, ни предупреждений. Для него я была отработанный материал, и тратить на меня время впустую у него не было больше желания. Взяв у меня пропуск, он сказал, что дело Ивана передали другому следователю. Быстро подписал небольшой листок, с которым я могла опять выйти на свободу, и протянул его мне. Разве знаем мы в какие мгновенья и как вершится наша судьба?
10
ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...
Как одно слово, один, казалось бы, естественный для меня вопрос может перевернуть всю дальнейшую жизнь. Знать бы тогда, что моя просьба выяснить у нового следователя, как обстоят дела Ивана, заставит Миронова задержать пропуск в руке и положить его обратно на стол.
Идемте со мной, — сказал Миронов.
Прошли в конец коридора и спустились в просторное, заполненное людьми полуподвальное помещение.
Побудьте здесь, я сейчас вернусь, — Миронов скрылся за дверью, без таблички.
Осмотревшись, обратила внимание на то, что в полуподвале одни мужчины. Все с узелками. В узких окнах с решётками мелькали ноги прохожих. Было довольно тесно. Не было места присесть. Повезло тем, кто оказался ближе к окну. На высокий подоконник можно было положить свои вещи. Моё появление в мужском коллективе не осталось незамеченным.
Проходите, места хватит.
И хотя вещей у меня не было, мне освободили место у окна. Стали задавать вопросы: кто такая, откуда, за что арестовали?
Сказала, что учительница, пришла узнать о судьбе мужа, вот он арестован, объясняла я. А я на свободе, сейчас узнаю, кода суд, и поеду домой. В это время в полуподвале появился странный мужчина. Про себя я окрестила его инженером-геологом. Ну, кто летом может
11
ходить в широком плаще-пыльнике, с ящиком для специальных инструментов. Он был какой-то шумный и сразу же включился в разговор.
Барышня, — по старорежимному обратился он ко мне, — все мы здесь арестованные. Еще никто отсюда не вышел на свободу. Ну ладно меня забрали, — продолжал он, — её-то за что, что она могла им сделать, — возмущался инженер-геолог.
Принесли и стали раздавать хлеб, по куску на человека.
Спасибо, — отказалась я, — меня ждёт дома обед.
Да что же Вы такая наивная, — огорчился инженер-геолог, — жалко Вас, пропадете.
Наконец открылась дверь без таблички, и я увидела Миронова. Он направился прямо ко мне в сопровождении человека в форме сотрудника НКВД. Остановились напротив меня. Долго молча смотрели, потом, так и не сказав ни слова, повернулись и ушли.
Время остановилось. Накатил страх, сжавший виски. Страх не за себя, за маму. Как мама узнает, где я, что со мной? Теперь она совсем одна. Три малолетних сестренки на её руках. Крыши над головой нет, работы нет. Папа в тюрьме, брат в тюрьме, и теперь я. Рушится всё, что давало силы жить, верить, бороться. Уходило всё, что было дорого с детства. Какая-то безжалостная сила убивала, добивала нашу семью. И за что, я искренне не понимала.
12
ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...
Валентина Васильевна и Георгий Вуколович 1923 г.
Папа и только Папа, так мы, дети, звали своего отца. Для остальных он — благочинный Ан- жеро-Судженского района, протоиерей отец Георгий. Даже спустя почти 80 лет в родном селе Лебедянском, куда мне посчастливилось вернуться, две оставшиеся в живых жительницы когда-то огромного села, наши соседки по дому, в подробностях, в деталях вспоминали, каким был их батюшка отец Георгий. Как совсем еще девчонками они бегали к школе, чтобы полюбоваться на молодую учительницу, жену отца Георгия. Красивая, говорят они, была пара. А для меня
13
папин образ навсегда связан с картинкой из далекого детства. Наш большой дом рядом с храмом. В четыре стороны от него уходят широкие улицы. Одна, далеко-далеко вниз к быстроводной таежной речке Алчидат. По этой улице, широко шагая с ящиком для столярных инструментов в руке, идет мой папа. Всегда в черной рясе, которую он не снимет даже в тюремных застенках. И я, едва поспевающая за ним. Старшие — брат Николай и сестра Вера, чтобы заняться своими делами, всегда говорили, что лучше меня папе никто не поможет красить парты, которые он обязан был, в качестве исправительных работ, делать для школы, или стеклить рамы в той же школе или других государственных зданиях. С десятилетнего возраста я ношу в ноге острый осколок стекла, производственную травму, полученную на тех работах. Все могли и умели золотые, добрые руки папы. Скрипки и печи, резные шкафы и детские колыбели, что по приказу, а что на заказ, чтобы накормить семью, чтобы выжить, когда ты лишен всех прав, гоним властью, а всё чему ты служил объявлено опиумом для народа.
В Лебедянку папа приехал с женой, грудным сыном и тещей в 1910 году. Принял новый храм. Построенная в центре села деревянная церковь требовала отделки, не было даже иконостаса. Направляя в Анжерку отца Георгия, его руководство безусловно помнило, что он сын потомственного краснодеревщика и с детства помогал отцу, работая в его мастерской. Моего
14
ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...
деда хорошо знали как большого мастера и приглашали расписывать церкви, оформлять иконостасы. Вот и здесь в Анжерке все иконы в храме были написаны папой и моим дедушкой. Вход в алтарь украшал резной иконостас сделанный их руками. Наша семья быстро встала на ноги. К моему рождению в 1913 году у папы уже была большая пасека, около 200 пчелиных ульев. Сколько помню, у нас всегда было свое подсобное хозяйство: коровы, лошади, овцы, свиньи, 34 десятины земли... В Анжерке папу уважали и как духовного пастыря и как крепкого хозяина, не чуравшегося любой работы. Как будто он всегда жил, помня, что на Руси ни от сумы ни от тюрьмы зарекаться нельзя. Когда после революции у нас конфисковали практически все, кроме мастерской, почти в каждом доме нашего большого села появились вещи, сделанные руками моего папы. Кровати, столы, стулья, прялки и веретена, ткацкие и прядильные станки, сани и телеги, русские печи. Принимал любые заказы, чтобы прокормить семью, но даже в это трудное для себя время бедным, пожилым и вдовам — бесплатно. Наверное, поэтому все село от мала до велика собралось в центре у храма, где власти решили провести заседание выездного суда над отцом Георгием. Это судебное заседание должно было подвести итоги продуманной операции по разоблачению гнилого нутра строптивого и непокорного служителя культа. Начиналась операция с того, что Папу вызвали в исполком и дали за-